С нашими людьми Леннон не сравнится - лидер рок-группы Воскресение

Окончание эксклюзивного интервью легенды русского рока Алексея Романова для читателей Корреспондент.net (начало см http://blogs.korrespondent.net/journalists/blog/raimanelena/a103032)

- Алексей, у вас были не самые простые отношения с советской властью. Восточная философия выручала?

- Я просто нормальный парень, больше меня ничего не выручало.

- Однако, когда вы в 83-м 9 месяцев сидели в Бутырской тюрьме по обвинению в частном предпринимательстве, то медитировали и даже научились отрываться от пола.

- О-о-о-о-! Это было клево. Для этого надо оказаться в одиночной камере на несколько суток. Это было очень странное место: сначала я шел за грибами, потом они за мной…

 -  Так вы умеете левитировать?

- Конечно. А вы что, не умеете? Ведь на самом деле это легко. Надо только оказаться в одиночной камере. На третьи сутки оторветесь от пола. По полу движется солнечный зайчик, наблюдайте за ним и отбросьте все остальное. А потом просто исчезает гравитация. Превращаешься в чистый разум. Но следом за этим нужно понять, что твое тело - это сплошные достоинства. Эта прекрасная тушка - самое лучшее, что у тебя есть. Ведь наверх принимают очень подготовленные души. Нам, дуракам, здесь лучше. Это кайф. Там, за пределами нет кайфа, нет понятия радости, удовольствия…

- А что же там есть?

- Я не знаю. Я только одной бровинкой попал туда. Но меня вернули пинками.

- Благодаря восточной философии вы стали человеком спокойным, неторопливым, но вас все же тянет на сцену?

- Разумеется. Если меня окончательно просветлит, то мне никакая гитара уже не будет нужна.

- А откуда еще берется искра, когда уже наизусть знаешь все песни, когда восторг публики становится привычным?

- Азарт, Лена, азарт. Я всю жизнь был артистом. Я же еще совсем маленьким, когда ни хрена про себя не знал, уже пел. 

А сейчас я просто знаю очень много слов и что-то о себе воображаю. Но на самом деле, я, когда на сцене, то по-прежнему волнуюсь. Мне страшно, когда я на сцене.

- Вы до сих пор боитесь выходить на сцену???

- Да, когда я выхожу на сцену, я не совсем в себе уверен.

- Это с вашим-то именем,  статусом и опытом?

- Ну, выхожу я с эдаким статусом и что?

- Но ведь даже если где-то будет что-то не так, уже ведь никто не заметит?

- Это правильно, вы умница. Но я до сих пор, еще не достиг этих крайних звездных высот. Мне все-таки проще быть реальным пацаном. Очень интересно, что происходит в башке, когда – «Я звезда!»… Это же диво дивное. Артист еще от горшка два вершка, а уже Навуходоносор, владычица морская и все такое.

- Говорят, что вы сейчас изучаете историю России?

- Присматриваюсь.

- Пытаетесь понять, откуда ноги растут?

- Лен, чем дальше, тем хуже. Читаю Салтыкова-Щедрина. Написано про нас. Это мы. Вот такие вот. Изменились только фасоны, а внутреннее содержание то же самое. Страшное, непонятное, темное, тупое, покорное и злое. Очень страшно. Это можно описать словами, и от этого еще страшнее. Мне по темпераменту ближе Чехов, но его мне читать еще больнее. Салтыкова-Щедрина я читаю как Льва Толстого. А Чехов, как ровесник мне. Мне просто больно.

- А что должно произойти, чтобы изменилась советская ментальность?

- Нам всем надо поехать в Испанию (смеется). Не знаю, но как-то будет. Ведь не было еще ни разу, чтобы никак не было. Как-нибудь да было. У нас очень много интересных людей, никакой Джон Леннон не сравнится.

- И это говорит битломан? И кто же сейчас в России круче Леннона?

- Дело не в крутизне. Но есть ребята поинтереснее. Хотя бы Юрка Шевчук. Я пытаюсь учить английский язык и вижу, что Джон Леннон - очень темпераментный неуч. В отличие от Юры Шевчука, который интеллигентнейший человек, мудрец и мыслитель. 

Пол Маккартни - весьма буржуазный субъект. Несмотря на свою тонкость и музыкальность. Но он, в отличие от Шевчука, не светоч. А Юрка взял на себя эту миссионерскую деятельность и тянет, тянет и тянет изо всех своих Юркиных сил.  А что касается Джона, то я действительно его поклонник. Он интересный, он прикольный. Они вообще все прикольные. Так вышло, и нам страшно повезло. Потому что групп было очень много, и было много невероятно талантливых и потрясающих исполнителей. Но эти были самые смешные.

- Была эпоха битлов, а какая эпоха сейчас? Да и есть ли эпоха?

- Музыка была чем-то великим, чем-то невероятным в послевоенном времени. В 60-е годы все танцевали твист. 

Такого не было никогда и уже не будет. Это не может продолжаться бесконечно. Музыка не может быть постоянным фетишем. Музыка стала попсой. Откуда она вышла, туда она и вернулась. Виниловые пластинки, кассеты, потом МР 3, уже многое растиражировано. Та же фотография - уже не чудо. Чудо - это мастерство художника: того, кто дерзает писать масляными красками, или выступать живьем, выходить с гитарой и общаться с людьми, хорошо петь и играть. Это клево и этому надо учиться. А вообще при помощи компьютера сейчас можно и оперу сочинить, и картину нарисовать. Мне было за тридцать, когда я наконец-то «услышал», прочувствовал классическую академическую музыку. 

Это невероятное ремесло. Какие шедевры из этого выходят! Точно так же, когда мне было двадцать лет, я вдруг услышал турецкую музыку. Раньше для меня это было что-то ишачье, а потом вдруг я просек, что все это очень эмоционально и интересно. И пошло – турецкая, арабская, индийская музыка. Мы можем оказаться без книг, как у Брэдбери – раз, и нет. Но, нам все равно будет, что рассказать друг другу. И музыка родится заново. Знаете, Лена, мой дедушка Мугбиль Гасанович работал переводчиком в Наркоминделе. Однажды приехали японцы, а с ними не было переводчика. Мугбиль Гасанович говорит: «Пусть они поговорят полчасика, я пойму». Через полчаса он начал переводить. А он был переводчиком с персидского, азербайджанского, турецкого, английского и немецкого. Там (показывает вверх) уже все есть, мы ничего не придумали. Просто мы очень коллективные. Поэтому музыка для нас так важна, как и язык, и культура. Это то, благодаря чему мы это мы. Мы можем о чем-то трепаться. Мы можем что-то придумывать. Но это все над нами. Это все уже есть.

- Музыканты могут обходиться и без языка. Достаточно начать играть, чтобы вы уже друг друга поняли, даже если говорите на разных языках? 

- Да, это верно.

- За счет этого вам намного проще жить, чем остальным?

- Ну, что значит проще? Лен, если есть интерес, мы договоримся. Я не знаю языков, но я спокойно выхожу на улицу, где угодно. Дайте мне немного времени, я обнаглею и договорюсь. Я найду, где купить, узнаю, сколько стоит, как добраться и так далее.

- Что, и в России спокойно выходите на улицу? А как же назойливость фанатов?

- Это моей супруге очень нравится, когда мы бредем по Италии, и вдруг набрасываются с автографами. Моя Лорочка в полном восторге. Но я не настолько популярен, чтобы они мне надоедали. Я спокойно езжу в метро. Знаете, мы с Женькой Маргулисом ходили по московским пивным лет пятнадцать назад. 

К нему пристают, а ко мне нет. Он говорит: «Теперь ты понимаешь, что я не могу выходить на улицу просто так?»  А вот у меня никаких проблем. Может, еще не заслужил такого внимания…

- У вас в роду кто-нибудь был музыкантом? Или только переводчики?

- В семье все пели. Дед Романов, например. У него, как положено, происхождение пролетарское...

- Странно, фамилия Романов не совсем ассоциируется с пролетариатом…

- Да, но тем не менее, концы все спрятаны. Прадед Александр Петрович Романов…  Судя по фотографиям, то ли они брали одежду напрокат, то ли действительно были аристократами (смеется). А Николай Александрович Романов, кроме того, что был прекрасный спортсмен, брал музыкальный инструмент и тут же на нем играл. Со стороны матери азербайджанские предки. Там вообще все были артисты. Мамина сестра - колоратурное сопрано. Музыка всегда была в доме. Но у меня не было никакой музыкальной школы. Я был обычный московский школьник. Родители работали, и я был предоставлен сам себе. Мы с мальчишками воровали морковь на колхозных полях, а потом всех накрыло. Все до единого стали битломанами. 

Мы были совсем еще маленькие. Был железный занавес, и было очень любопытно поймать что-нибудь на коротких волнах. Рок-н-ролл был тем, что тогда было нужно. Это же была идеологическая диверсия, в том числе и для Америки. Было глобальное помешательство.

- А вам не кажется, что интернет несколько отдаляет людей друг от друга, общение сводится к лайкам и перепостам?

- Мне когда-то было девятнадцать лет. Не было никакого интернета. Но у меня не было много друзей. Были приятели, подружки, с которыми мы виделись каждый день в институте. Потом начали обзаводиться семьями и немного отдаляться друг от друга. Я пошел в почтовый ящик на работу архитектором. Мы могли по полчаса трепаться по телефону с приятелем прямо на работе. Сейчас этого нет. Все немного по-другому. С родными и близкими людьми мы точно так же недостаточно ласковы и внимательны, как и прежде. А интернет это классный инструмент.

- Но он затягивает, садишься в тот же фейсбук и не можешь вылезти.

- Значит, есть время. А это значит, что мы очень хорошо живем. Нам не надо это время тратить на добывание пищи. А, значит, грех роптать.

- Вообще, музыкантам интернет дает массу преимуществ. С одной стороны вам стало невыгодно выпускать альбомы, но зато у вас есть YouTube, куда вы всегда можете выложить свое видео и музыку.

- Сварганить все это дома, попросить приятеля, живущего где-нибудь в Нью-Йорке сыграть на гитаре, а потом это поставить в YouTube, без задней мысли, сколько нам за это заплатят. Нам это не надо, мы просто хотим похвастаться.

- Вы тщеславны?

- А как же иначе?

- А сразу так и не скажешь.

- Лен, это здоровое чувство. Это то, благодаря чему мы пытаемся друг другу нравиться. Художник всегда тщеславен.

- Ваш друг Евгений Маргулис, с которым вы ходили по московским пивным, коллекционирует музыкальные инструменты…

- У меня для этого квартира маловата. Я иногда даже думаю: «Зачем мне столько гитар»?

- И сколько же их у вас?

- Одиннадцать.

- А какая была первая?

- Мой папа сперва купил мне семирублевую гитару. Родители увлекались цыганщиной, романсами и мечтали, чтобы я аккомпанировал, а на пианино денег не было. Но я, изображая Элвиса Пресли, эту гитару уничтожил. Так что следующую я уже выпрашивал сам. Она была на полтора рубля дороже. Но она уже была мне нужна смертельно. Это был 1966 год.

- А откуда возникло гениальное название вашей первой группы «Ребята, которые начинают играть, когда полосатый гиппопотам пересекает реку Замбези»? Прямо Сальвадор Дали какой-то…

- С неба упало. Уже было поздно быть хиппи, но еще рано было быть панками. Поскольку студенты архитектурного института очень разумные люди, мы понимали, что занимаемся музыкальным шарлатанством. Поэтому и такое название. Помните Путешествие Гекльберри Финна у Марка Твена? Он путешествовал на плоту, и там были два урода, которые давали представления. Они, не дожидаясь окончания представления, собирали деньги, делали что-то непотребное на сцене и смывались. У нас было ощущение, что, занимаясь рок-н-роллом, мы делаем то же самое. Потом по-русски первыми запели Скоморохи с Градским, следом за ними Андрюшка Макаревич. И оказалось, что петь по-русски не стыдно. 

До этого казалось, что русские стихи не кладутся в ритмику. В конце концов, дошло, что это авторская песня – поющие поэты. Кто-то лучше сочиняет, кто-то хуже. Есть внутренняя необходимость вот так вот повыпендриваться. Есть замечательный инструмент – гитара – который можно взять с собой хоть на луну. Нет гитары, дайте пианино, я сбацаю и на нем. Я музыкант, я разберусь.

- Вы перестали быть поэтом, но вам все еще нужно играть. Или есть что-то в поэтических загашниках, а мы просто об этом не знаем?

- Лен, поэзия - это высокое ремесло. Есть действительно чудесные поэты – Бродский, Кушнер. Я туда не полезу. Если меня прошибает чем-то поделиться, что-то рассказать, я сделаю. Я сочиню, поскольку еще обладаю некоторой техникой. Потому что давно этим интересуюсь, и могу из плохого стихотворения сделать хорошее. Но это должно идти из глубины душевной. У меня нет там такой бездонной пропасти, из которой лились бы прекрасные стихи. Зачем я буду выдавливать это из себя? Я делал тексты на заказ, на этом основании, я могу сказать, что я умею это делать, но мне это очень не нравится. Мне кажется, что любое художество - это волшебство. Я в какой-то момент остановился. Кто-то не остановился, кого-то прет по сей день. От кого-то я в восторге, а от кого-то нет. Есть люди моего возраста, есть постарше, которые пишут и пишут, и пишут, и пишут прекрасно, но никто их не знает…