Ликвидатор: Авария в Чернобыле не была случайной

Юрий Андреев, президент "Союза Чернобыль Украины", а 26 лет назад - начальник смены Чернобыльской АЭС, в интервью Украинской службе Би-би-си рассказал об ошибках, которые были допущены тогда и продолжают допускаться сейчас.

26 лет назад, 26 апреля 1986 года, Юрий Андреев руководил сменой операторов Чернобыльской АЭС, где как раз случилась катастрофа. Он считает, что и тогда, и сейчас многое на Чернобыле делается неправильно, а важные уроки аварии оказались забыты.

Корреспондент Украинской службы Би-би-си Анастасия Зануда в начале беседы с президентом "Союза Чернобыль Украины" попросила его вспомнить тот роковой день.

Ю. А.: В день аварии я работал одним из операторов второго блочного щита и отключал его через 12 часов после взрыва четвертого реактора. Этот блок уже тоже был неуправляем, потому что водой из четвертого блока были затоплены кабельные галереи, а система резервного питания была также обесточена. Это означало, что останавливать реактор после отключения генератора от сети просто нечем, и инструкция это запрещала, но и держать его включенным тоже было невозможно, потому что он мог сам отключиться самым неудачным образом.

На станции уже работала правительственная комиссия, но они нам ничем помочь не могли и поручили нам самостоятельно разработать программу отключения второго блока. То есть у нас, так же, как и на Фукусиме, продолжалось распространение аварии на соседние блоки, но нам все же удалось это распространение локализовать, хотя с тяжелыми потерями.

Би-би-си: Вы говорите, что заступили на свою смену через 12 часов после аварии на ЧАЭС. Но как инженер-атомщик, вы наверняка понимали весь масштаб и риск того, что происходило. Что заставило вас выйти на ту смену?

Ю. А.: В день аварии я проснулся аж в 9 утра, потому что накануне вернулся только в час ночи после вечерней смены. Поэтому я сразу уснул и взрыва не слышал. А когда проснулся на следующий день, то как раз жена вернулась с рынка и сказала, что на станции какая-то авария, погибли люди, был взрыв, и на рынке запретили продавать зелень и капусту. Я сказал, что такого не может быть и авария невозможна. Посмотрел на улицу, там уже были поливочные машины, которые мыли асфальт не водой, а пеной.

Но в 1982 году у нас уже была небольшая авария на первом блоке, когда расплавился один канал. Тогда также сначала улицы мыли пеной, потом поменяли асфальт в городе, песок в детских песочницах, но ни о каких эвакуациях тогда речь не шла.

Поэтому я и в этот раз не подумал, что это масштабная катастрофа. Жена сказала: "Если ты так считаешь, то бери дочку и идите гулять". Дочке было два с половиной года, и я до сих пор считаю, что это было моей самой большой ошибкой - выйти с ней тогда на улицу. На улицах уже были такие бронетранспортеры дозиметрической разведки, но офицеры закрывали шкалу приборов, чтобы нельзя было увидеть показатели.

Уже ходили усиленные милицейские патрули, по 5-6 человек, с автоматами. Но паники никакой не было, город жил обычной жизнью, люди загорали на пляже.

Я решил дойти до окраины города - это был всего лишь квартал пешком. Оттуда было видно Чернобыльскую станцию, четвертый реактор, но над ним я не увидел центрального зала и крыши, осталась только одна стенка. Над этими руинами поднимался такой сероватый дымок. Кроме того, со станции ехали автобусы, везли персонал, но персонал не был в штатском, как обычно, а уже в защитной одежде и респираторах. И вот тогда я понял, что произошло что-то страшное.

Я схватил ребенка, велосипед и побежал домой. Дома я сказал, чтобы на улицу не выходили, закрыли окна, мыли все раствором марганцовки. Вернулась старшая дочь из школы, я сказал выбросить ее одежду, сам положил ее в мешок и выбросил. В 16:00 я должен был заступить на смену. И у меня не было сомнений в том, что я должен это сделать. А кто бы тогда локализовал аварию? Я и позже задавал себе этот вопрос, и каждый раз отвечал, что не смог бы потом жить с таким позором.

Би-би-си: То есть, вы вовремя выехали, чтобы заступить на свою смену...

Ю. А.: Да. Когда мы ехали мимо разрушенного реактора, его вид был просто ужасным. Я впервые почувствовал полный ужас, когда фактически увидел реактор в разрезе, все конструкции, которые обычно можно видеть только во время строительства. Было ясно, что реактор дышит в атмосферу, выбрасывая огромную массу активности. И тут я ужаснулся за детей, за семью.

Когда мы подъехали к станции, там уже стояли металлические поддоны для того, чтобы мыть обувь. Они были заполнены марганцовкой. То есть на станции впервые изменился режим радиационной безопасности - вместо того, чтобы не выносить радиоактивную грязь со станции, мы должны не заносить грязь с улицы внутрь блоков, потому что на улице было хуже, чем внутри. И эти "кровавые" следы в коридорах как-то очень раздражали, потому что здесь и так в постоянном напряжении находишься ...

Би-би-си: То есть, это следы от марганцовки такой цвет давали?

Ю. А.: Да, марганцовка - она же красная. И смотреть на эти "кровавые" следы было трудно, тем более что уже знали, что погибли люди. А когда в санпропускнике я переоделся, дозиметристы, вместо того чтобы выдать нам дозиметры, наоборот, их забрали и сбросили в один пластиковый таз. Сказали, что они все "засвеченные" и от них никакой пользы не будет. На выходе из санпропускников лежала куча одежды пожарных - каски, топоры, куртки, брюки, сапоги. И переступить через эту кучу одежды было трудно, потому что какое-то такое ощущение, что через людей переступаешь.

Ю. А.: На всей станции сохранялся световой сигнал радиационной опасности, а звуковой выключили, потому что этот звук такой довольно неприятный, и долго его выдержать невозможно. Я вошел в машинный зал, посмотрел на крышу четвертого блока. Там были огромные разломы, дыры, из которых свисали металлические, бетонные конструкции, а также длинные полосы засохшего битума, и они колебались. А вот никаких следов пожара видно не было. Поэтому я не верю в эти все легенды о том, как пожарные потушили пожар и спасли станцию. Пожара не было, потому что пожарные его предотвратили. И в докладе Леонида Телятникова, который руководил пожарными, указывалось, что на крыше были расплавленные обломки, которые они погасили и таким образом предотвратили возможное возгорание.

Би-би-си: То есть вы считаете, что был взрыв, но пожара не было?

Ю. А.: О том, что горел центральный зал - это выдумки. Центральный зал - это бетон. Но при температурах, возникших при расплавлении ядерного топлива, - 2-3 тысячи градусов - при таких температурах будет гореть и металл, и бетон, и что угодно. И брандспойтами с водой это не потушить.

Так пытались сделать на Фукусиме - подали воду на расплавленное топливо. В результате вода разделилась на кислород и водород, а это зажигательная смесь, отсюда и взрывы, и разрушения помещений, и выбросы активности в виде топлива. Правда, у нас взрыв произошел внутри реактора, и поэтому было выброшено около 20 тонн ядерного топлива в воздух. А на Фукусиме, несмотря на то, что там было разрушено четыре реактора, а также хранилище для отработанного топлива, выбросы были в тысячу раз меньше, то есть это совсем другая авария, чем у нас.

Но еще раз повторяю: пожара не было, потому что нигде не было даже следов копоти. А здесь не было никаких следов, в частности, и на одежде пожарных. Даже краска на крыше - как была белая, так и осталась. Я считаю, что пожар придумали специально, чтобы разделить: вот спасатели, а вот - виновники, которые там какие-то эксперименты проводили.

Би-би-си: Но эксперимент какой-то перед аварией проводили?

Ю. А.: Это был не эксперимент, а плановые испытания защиты от максимальной проектной аварии. По проекту ее надо было сделать с начала монтажа, но оборудование в полном объеме не поступило, и эту защиту надо было вводить в действие уже во время эксплуатации. А перед этим надо было испытать защитную систему.

Ю. А.: Суть испытаний состоит в том, чтобы электроэнергию, хотя ее там и немного, от того, когда ротор турбины на выбеге, использовать для работы главных циркуляционных насосов и таким образом охладить реактор, чтобы не произошло расплавление активной зоны реактора, как это произошло, например, на Фукусиме. У них же там все порасплавлялось, такую ужасную аварию и представить себе трудно!

Би-би-си: Даже после того, что вы видели в Чернобыле?

Ю. А.: Даже после Чернобыля. И, кроме того, на Фукусиме персонал покинул станцию, хотя ситуация там была более управляемой и многое можно было бы предотвратить. Японские офицеры-вертолетчики также отказались вылететь на станцию, хотя там фоновые показатели были... Наши же летали при десятках сотен или даже тысяч рентген в час, а японцы отказались вылететь, когда узнали, что над станцией лишь 2 рентгена в час. Японские офицеры-пожарные также отказались выехать, чтобы подать воду в реакторы, когда узнали, что на территории станции полрентгена в час. А мы при таком излучении работали круглосуточно, а годовую дозу облучения мы получали за несколько часов.

Ю. А: Практически все, кто тогда работал на промплощадке станции, перенесли лучевую болезнь, но без оформления документов, потому что уже с 15 мая этот диагноз не фиксировался, это было запрещено. А называлось все это "Программа спасения персонала", чтобы его потом можно было использовать и для ликвидации аварии, и для нового запуска блоков, и для подготовки нового персонала. То есть, фактически, это была программа уничтожения персонала. Вот в таких условиях мы отключили второй блок, нарушая все инструкции. Но если бы мы этого не сделали, то, как я уже говорил, он бы сам отключился с более тяжелыми последствиями.

Большинство из тех кнопок, которые были передо мной на щите управления, уже не действовали, и надо было вручную крутить нужные механизмы, а для этого нужны были сотни работников. Поэтому мы решили останавливать блок методом естественной циркуляции. Правительственная комиссия, которая тогда работала на станции, это наше решение одобрила, но без подписей. Они позвонили на городской телефон - единственный из телефонов на блочном щите, который не шел на магнитофонную запись. И нам стало понятно: нас четыре инженера на блочном щите, и мы будем отвечать за все. Если неудачно, нас посадят - так, как потом это сделали с руководством станции. Поэтому мы сознательно пошли на нарушение инструкций, тогда как на четвертом блоке никакие инструкции не были нарушены.

Би-би-си: Так что, все же, произошло на четвертом блоке?

Ю. А.: Причина всей аварии - в программе испытаний. Уже через много лет после аварии, где-то в 2000 году, я наложил программу испытаний на очевидную версию причин аварии и увидел, что если выполнять программу испытаний буквально, от первого до последнего пункта, то аварии избежать невозможно - реактор закипает, циркуляция воды по технологическим каналам прекращается, и реактор плавится, пар выходит в межреакторное пространство, и от давления пара, как из кастрюли, крыша реактора выбрасывается в воздух вместе с топливом.

Конечно, понимание того, что взрыв планировался, меня просто потрясло. И со временем впечатление того, что авария была неслучайной, что ее в определенной степени готовили, только крепли. На Украине подготовить такую аварию было невозможно - не было специалистов такого уровня, чтобы продумать все эти режимы работы. Тем более что, как выяснилось после аварии, разработчики реактора знали об опасных режимах работы реактора, а в испытание были заложены именно эти опасные режимы. Я считаю, что кому-то было выгодно так подорвать не только станцию, но и Советский Союз.

Ю. А.: Для чего со всего Советского Союза привезли 840 тысяч человек на ликвидацию аварии? Я считаю - чтобы эта злость на некомпетентность власти распространилась по всей стране. И тут японцы хотя бы из этого какой-то урок вынесли. У них лишь тысяча работников на протяжении всего года принимала участие в каких-то работах на станции. Впрочем, на Фукусиме совершается преступление масштабнее, чем в Чернобыле. Десятки тысяч тонн жидких высокоактивных отходов сбрасываются в океан. И никто не протестует, потому что реакторы и топливо - американские.

Би-би-си: Вы считаете, что количество ликвидаторов аварии на ЧАЭС было чрезмерным?

Ю. А.: Да, и меня удивляет, что не только причины самой аварии до сих пор не были подвергнуты полному анализу, но и мероприятия по ликвидации ее последствий тоже. Поскольку большинство из тех приказов и советов, которые поступали от правительственной комиссии академикам, были ошибочными и приводили либо к увеличению масштабов катастрофы, либо к бессмысленному избыточному облучению людей.

Например, эти вертолетные атаки со сбросом песка и свинца. В реактор не попали, зато когда сбрасывали, поднимались огромные облака из ядерной пыли и разносились повсюду. Они даже разбомбили и третий блок, однако в сам реактор не попали, а то был бы еще один взрыв, разрушения и расплавления.

Или подкоп шахтеров под реактор, когда уже на то время было известно, что топливо начало охлаждаться, и поэтому те все расчеты, что расплавленная магма уйдет в грунтовые воды, не знаю, в какой психиатрической палате делались. Были согнаны тысячи шахтеров, киевских метростроевцев - и все они укрепляли фундаментную плиту четвертого блока, облучались и копали, хотя смысла в этом никакого не было.

То, что академик Легасов, который приезжал на станцию, а потом написал книгу о ликвидации, повесился, меня не удивляет, поскольку его тогдашняя команда была - продолжать подавать воду на реактор. Если бы мы это смогли сделать, то было бы то же, что и на Фукусиме - серия взрывов.

И я спрашиваю: кому было нужно переоблучать сотни тысяч людей? Даже те солдаты, которые были привезены, но не участвовали в ликвидации, только находились в режиме ожидания, они тоже тупо, без всякого смысла получали свою дозу облучения. Из 840 тысяч в лучшем случае тысяч 25 действительно работали с какой-то пользой - это те, кто строил саркофаг, локализовали аварию, дезактивировали, и то у нас не было бы, что дезактивировать, если бы не эти приказы Легасова, Велихова и других с их вертолетами, которые только на картинке выглядели хорошо.

Би-би-си: Что вы думаете о строительстве нового саркофага, арки, которая должна накрыть старое укрытие?

Ю. А.: К 10-километровой зоне вокруг станции надо относиться очень осторожно. Сейчас, когда начали строить арку, бульдозерами и экскаваторами стали готовить фундамент и дошли до горизонтов, где осталось топливо, графит. Сейчас там активность воздуха в тысячу раз выше санитарных норм. Такого уровня не было с 1 января 1987 года, когда воздух лишь в нескольких опасных помещениях был грязнее, чем киевский. А теперь он является опасным, и без серьезных респираторов там работать не стоит.

То, что сейчас там делается, - это ошибка. Объект "Арка" не делает саркофаг безопасным. Есть две главные опасности саркофага. Во-первых - это ядерное топливо, которое ранее находилось внутри в виде таких базальтовых пород, где сплавились металлы, бетон, графит, а также там, кстати, есть очень интересные вкрапления, похожие на сапфиры и рубины. Теперь они превращаются в мелкую пыль, которая попадает в воду, и там соединяется с кислотными и щелочными веществами, которые использовались для дезактивации. Эти соединения в жидком виде очень хорошо попадают во внутренние ткани, особенно в костные.

Поэтому сначала надо переработать жидкие радиоактивные отходы, которые там есть, а это, собственно, рассолы трансурановых элементов, и на Украине, к сожалению, нет технологии их переработки. Поэтому вместо арки нужно было бы в первую очередь искать помощи мира в переработке этих отходов, а их около 20 тысяч тонн.

Кроме того, арка постоянно будет нуждаться в уходе и ремонте, которые в ближайшие 10-20 лет будут стоить больше, чем сама арка. Это временное косметическое сооружение, которое ни на что не влияет. А вот переработать прямо там на месте жидкие отходы, там же их похоронить, укрепить стенки саркофага и засыпать его грунтом, оставив какие-то штольни для контроля - так мы бы получили действительно чистый безопасный объект, и радикально решили бы проблему не на 50 лет, не на 30 лет, как с аркой, а навсегда. Но этот вариант никто не хочет воплощать в жизнь.

И здесь главный фактор - деньги. Ранее в Украине были сотни специалистов, которые думают так же, как и я. Однако сейчас они получили деньги для своих лабораторий, участвующих в проекте "Арка". Когда они со мной говорят, они извиняются, но говорят: "Теперь мои специалисты получают зарплату, а раньше - нет".

Би-би-си: А как насчет заявлений о том, что надо вернуть жизнь в Чернобыльскую зону?

Ю. А.: О 30-километровой зоне я вам скажу, что изначально разрабатывалось три варианта. Первый - это зона-заповедник. То есть, мы оставляем зону, и она живет по своим законам. Так сделали в Белоруссии. Они просто обнесли пораженную территорию колючей проволокой, эвакуировали население и ушли оттуда, назвав [это] "Белорусский радиоэкологический заповедник".

Если сейчас посмотреть на радиоактивность воды, которая сливается из белорусских рек на украинскую территорию прямо в Киевское водохранилище, то она и раньше в несколько раз превышала активность воды первого контура чернобыльских реакторов, и до сих пор превышает. Пожары, которые там возникают, приходится гасить украинской стороне, потому что белорусам нечем гасить, и заехать в эту зону уже невозможно, там все заросло.

Второй вариант - это зона-могильник, зона, которая используется для захоронения токсичных материалов. В этом есть определенный смысл. А вот относительно развития загрязненных территорий, то нам не просто нужно провести паспортизацию территорий, а те зоны, где не нарушаются санитарные нормы, подготовить к нормальной деятельности. Это 10% территории страны, 55 тысяч квадратных километров, это целая Бельгия, которая не работает на бюджет Украины, а лишь потребляет. Поэтому реабилитация этих территорий нужна, при помощи экономических стимулов, чтобы туда пошли инвесторы. Поскольку зачем идти туда? Уже разрушены дороги, электрические сети, все коммуникации ...

Би-би-си: А как вы убедите людей, что эти территории являются безопасными, - ведь люди до сих пор отказываются покупать даже ягоды или грибы оттуда?

Ю. А.: А люди там уже живут, им некуда деваться.

Би-би-си: Те, кто там живут, скорее доживают, а новых людей вы вряд ли заставите туда переехать.

Ю. А.: А здесь вы ошибаетесь. Я тоже так думал, но лет 15 назад. А сейчас я приведу вам пример: отселено село Народичи. Коренное население его покинуло, но туда приехали безземельные фермеры из Винницкой и Хмельницкой областей. Они взяли заброшенные дома, завели там свое хозяйство и живут и работают. То есть, реэвакуация уже идет сама по себе, просто сейчас там ходят волки, которых некому отстреливать, мародеры, которые до сих пор грабят брошенные дома, металл, шифер оттуда вывозят, и наркоманы, которые выращивают в этой зоне наркотики.