Грузия-фильм. Интервью с Отаром Иоселиани
Кинорежиссер, обласканный всеми европейскими фестивалями, грузин с французским паспортом Отар Иоселиани о европейской политической расчетливости, грузинском хамстве и том, каково снимать кино во Франции
Неутомимый создатель современного артхаусного кино грузинский француз Отар Иоселиани провел выходные в украинской столице. Признанный в мире кинорежиссер, чьи киноработы отмечены самыми престижными международными наградами, прилетел в Киев на открытие кинозала в сети Мегаплекс, названного его именем — презентовать ретроспективу собственных картин.
В этом зале на протяжении трех месяцев киевским зрителям будут "крутить" по очереди 20 лент Иоселиани.
Режиссер, чьи работы для советской интеллигенции в свое время были воплощением гордого духа свободы, по идеологическим соображениям покинул СССР в 1982 году. С тех пор он жил и работал во Франции, и лишь в начале 2000-х перебрался к себе на родину. Сейчас живет на два дома, однако в высказываниях, как и ранее, не церемонится: недавно, критикуя войну на Кавказе, он назвал президента России Владимира Путина дураком, а президента Грузии Михаила Саакашвили — сумасшедшим.
74-летний Иоселиани вполне соответствует типажу настоящего горца — гостеприимно распахнув перед Корреспондентом своего номера в киевском отеле Hyatt, он был энергичен, рассказывал притчи, шутил и угощал коньяком. Только время от времени просил сделать в интервью паузу: "Что я тебе — радио? Я не могу так много говорить!". Однако говорил много и с удовольствием.
— Вы ведь время от времени бываете в Украине — как, по-Вашему, меняется страна?
— Поменялось очень многое. <…>. Город у вас прекрасный — в нем жить можно, в нем дышится хорошо, правда, пробки возникли, но это уже явление повсеместное. Но красивый город и не изуродован пока что.
Я был недавно [в октябре 2004-го] на фестивале Молодість, а до этого еще в то время, когда был жив [режиссер Сергей] Параджанов, 33 года назад. Ну, фестиваль я тогда как-то даже не заметил, потому что вынужден был вещать что-то на аудиторию, потом уехал. Мне удалось только забежать в какие-то забегаловки на улице, а на этот раз я просто с удовольствием прошелся, посмотрел — приятный город стал.
—А где Вы сейчас все-таки живете — во Франции или в Грузии?
— Когда я не работаю, живу в Грузии, когда работаю, приходится жить во Франции.
— Каково Вам в нынешней Грузии?
— Пейзаж остался тот же, горы — пока что не сдвинулись, храмы — немножко рушатся, но стоят, там-сям разбросанные. <…>.
А то, что два раза в одну и ту же реку войти невозможно — это очень справедливое замечание. Поэтому вернуться в ту Грузию, которую я когда-то оставил, просто невозможно — все изменилось. И народ стал другой.
— Другой — это какой?
— Знаете, я вам скажу такую штуку. Хамство — заразительно. Вот утонченность и хорошее воспитание — менее заразительны, чем хамство. А прожить 70 лет под большевиками — это дает свои результаты, неминуемо. В детстве я был окружен соседями, кто бы они ни были — сапожники, плотники, булочники — это были совсем другой категории люди. А так как везде появилась жажда наживы — везде, это мировая язва, — то и люди изменились.
У меня есть какая-то надежда на молодое поколение, которое терпеть не может своих родителей. Это очень важный факт. Которые прекрасно знают, кто они такие и, может быть, по их стопам не захотят пойти, если не будут вынуждены.
— Вы больше четверти века живете в Европе, являетесь гражданином Франции. Как Вы оцениваете роль Европы в конфликте между Россией и Грузией?
— Европа — это "так называемая" Европа, ее никто не боится. Во всяком случае, Россия ее не боится. Россия сама ничего не делает <…>. Она сидит на нефти и на газе. Их воруют, перечисляют деньги в какие-то банки, потому что знают, с кем имеют дело у себя дома. А народ находится в несчастном положении, как всегда
Они хорошо просчитали — Европа для них угрозы не представляет. Кто будет воевать с Россией из-за какого-то клочка земли, который называется Грузия? Кому это нужно? Если б вдруг захотели вмешаться, просто в силу вопиющей несправедливости и несоразмерности агрессии, даже если б захотели, то [не стали бы, потому что] это не входит в расчеты. Они [Россия] просчитали, что никто не пикнет.
— А в России Вы сейчас бываете? Там есть у Вас друзья?
— Вы знаете, вот Булат Окуджава написал такое стихотворение: "Все поразъехались давным-давно/ Даже у Эрнста в окнах темно/ Только Окуджава и Мессерер/Остались жителями в СССР". Хорошие стихи.
— Современный кинематограф сегодня Вас, как снимающего режиссера, удовлетворяет? Каким видится его будущее?
— Я так думаю, что приличные люди не переведутся на этом свете. Кинематограф как индустрия там и сям появится все-таки. Но способность людей, живущих на этом свете сегодня, делиться духовной пищей с себе подобными — она стала минимальной. Посмотрите: исчезла настоящая живопись, нет больших мастеров, исчезла настоящая музыка — нет мастеров, есть исполнители. <…>. Меня вчера [в Киеве] повели в церковь, которая частично расписана Врубелем…
— Кирилловская?
— Да. Какая прелесть. Чудо просто! А что появится Врубель — на это у меня никакой надежды нет. Появятся, наверное, [просто хорошие] художники. Ну, и в кинематографе что-то будет. Надо изо всех сил всем нам стараться, во всяком случае, подавать пример порядочности и достоинства при занятии нашим ремеслом.
— Наверное, Вы знаете, что в Украине практически нет кино —снимают мало и сомнительного качества. Есть ли у Вас какой-то рецепт от такой "болезни"?
— Рецепт? Есть. Надо вложить в кинематограф приблизительно сотню миллионов долларов или евро и поручить все Антону [Пугачу, генеральному директору Мультиплекс-Холдинг], и он сделает кинематограф. (Улыбается)
— А как обстоят дела с финансированием кино во Франции?
— Плохо обстоят. Есть коммерческое кино, на которое государство не отпускает денег, и есть закон Моруа, что 11% от прибыли от посещения залов кинематографа идет на поддержание авторских фильмов. Чем больше молодые люди едят арахис в кинотеатрах, тем больше остается денег для нас.
Но это все селективные решения. Каждые два года меняются комиссии при Национальном центре кинематографии, которые рассматривают проекты. И самым выдающимся бездельникам денег не дают, а бездельникам, но подающим надежды — дают. В основном — молодым людям, которые начинают что-то делать.
Денег дают мало, приблизительно четверть бюджета фильма. Но зато пройти такую комиссию для молодого кинематографиста очень престижно, потом он этим жупелом может размахивать, говорить, что вот я прошел госкомиссию авансов. И они [эти дотации] хороши тем, что никакой надежды у государства нет возместить себе расходы.
— А откуда Вы берете деньги на Ваши картины?
— Телевидение обязано вложить в кинематограф какие-то деньги, тоже закон есть такой. Ну, и потом итальянское телевидение, швейцарцы какие-нибудь... По крохам что-то такое набираем, а потом надо выбрасывать все, что не подлежит осуществлению — стараемся сделать так, чтобы бюджет фильма не был непомерных размеров.
— И можно выжить, снимая некоммерческое кино?
— Ну, во всех случаях, если ты хочешь снимать такое кино — это болезнь. Надо снимать. Ты ничего на этом не заработаешь, но снимать надо.
Это интервью было опубликовано в № 39 журнала Корреспондент от 11 октября 2008 года