Роман Виктюк о непростых отношениях с родиной и режиссерских секретах удачных постановок
Не последнюю роль в успешной карьере театрального режиссера Романа Виктюка сыграло, вероятно, его обаяние. Умение с первых фраз расположить к себе собеседника мэтр наверняка не раз использовал и на репетициях с актерами, и на встречах с сильными мира сего, большинство из которых он знает лично.
Пряча глаза за темными очками, собственную эмоциональность Виктюк вкладывает в жестикуляцию и экспрессивную речь. Не стесняясь и прихвастнуть, и посмеяться над собой, а порой и вставить матерное слово, грубость которого смягчает украинский акцент. От него родившийся во Львове режиссер до сих пор не избавился, и в разговоре часто переходит на родной язык.
Впрочем, к своим 70-ти годам он может позволить себе подчеркивать западноукраинское происхождение даже в снобистской и настороженно относящейся к чужакам Москве. Пережив советскую эпоху, когда его спектакли неоднократно запрещались, Виктюк сейчас пребывает в статусе авторитетного режиссера, ставившего во многих известных российских театрах, а также за рубежом.
Он преподает в Российской академии театрального искусства ГИТИС, которую окончил и сам, имеет собственный театр, носящий его имя, и часто ездит с гастролями за рубеж.
Особенно часто в Украину: пуповину, связывающую Виктюка с родиной, он так и не разорвал. Хотя консервативный Львов и в постсоветскую эпоху не смог принять его несколько эпатажную эстетику, запретив спектакль Давайте займемся сексом!.
Зато украинская столица неизменно встречает Виктюка аншлагами и овациями. И режиссер платит ей взаимностью: в прошлом году признавался в любви серией спектаклей Роман с Киевом, а в этом приготовил эксклюзивный творческий вечер Роман со скандалом: 14 апреля в театре оперетты впервые Виктюк будет рассказывать о себе и общаться с поклонниками в режиме реального времени.
Накануне этого события в интервью Корреспонденту режиссер рассказал о своих будущих проектах с Аллой Пугачевой и Андреем Данилко, секретах успешной постановки, отношениях с родиной и местечке на львовском кладбище.
— Видимо Ваш творческий вечер не будет каноническим. На что это будет похоже?
— Думаю, ни на что не будет похоже. Если бы это на что-то было похоже, то ко мне не имело бы никакого отношения. Я буду там в третьем лице — не Виктюк, а "он", рассказывая о себе, как о человеке, которого я знаю. А на экране будут створки моей души — те артисты, которые прошли со мной весь творческий путь. И "он" будет разговаривать с теми, которые на экране, о Виктюке, которого нет.
— Тем не менее, Вы там будете.
— Да, но опосредствовано. Я буду иметь право себя осуждать, издеваться над собой. А может, и восхищаться.
— Почему такой уникальный по откровенности проект Вы делаете именно в Киеве?
— Очень просто — тому що це дім. Где еще люди той же корневой основы, воспитанные на том же воздухе, на котором я вырос? Потому что в центре Украины украинец имеет на это не только право, а просто обязанность. Я бы хотел, чтобы это было и во Львове…
— А Вы сделаете это там?
— Нет, я боюсь.
— Почему? Не простили родному городу запрет на Ваш спектакль?
— Нет, что ты! Я этого и не помню… Я просто трусливый, и трусость моя идет от ответственности. Перед людьми, с которыми я не только работал, а которые меня воспитали, которых я любил. Правда, таких людей все меньше и меньше…
— А в Москве?
— Нет, нет! Хотя… Я над этим не задумывался, если честно. Все-таки мы там постоянно ставим спектакли. И здесь [в формате вечера] есть драматургия, драматургия не восхваления, а наоборот — я имею право на себя смотреть с юмором.
Кто бы мог это сделать и кто так жил — это Фаина Георгиевна Раневская. Она на себя смотрела со стороны и говорила о себе в третьем лице, что она некрасивая, бездарная, не талантливая и т. д.
— Но ведь она была невероятно талантливая, а это уже кокетство.
— Нет, это закон Архимеда. Чем больше ты будешь уничтожать человека, тем больше будет обратная реакция — его возвеличивание. Вот сейчас уничтожают [артиста Андрея] Данилко — чтоб он не ехал на Еровидение. Из него делают жертву.
— А от жертвы недалеко и до героя.
— Именно! Он выскочит героем удесятеренным. Ведь в Европе все видят, там читают прессу, и когда будет голосование, все будут знать: Украина этого человека делает врагом. А он выходит на сцену — добрый, прелестный, милый, поет, двигается, и еще с юмором! И в нем еще есть гротеск.
Я тоже хочу так попробовать. Не знаю, что из этого выйдет, но зал должен хохотать — я буду рассказывать все нелепые случаи из жизни Виктюка, которые только знаю, буду ретранслятором всех мыслей и безумств человека, которого знают под именем Романа Виктюка.
— Как будто Вы ставите спектакль, в котором в главной роли — Роман Виктюк.
— Совершенно правильно! Мне нравится, как ты сформулировала — я у тебя украду.
А еще я хочу поставить спектакль, где будут играть [Ефим] Шифрин, Данилко и [Максим] Галкин...
— Это тот проект, что с Аллой Пугачевой?
— Нет, это другой спектакль. А с Аллой, Еленой Образцовой и Татьяной Дорониной — это пьеса итальянца Альдо Николаи, драматурга, которого я знаю, ставил [его произведения], мы с ним дружим. Специально для них он написал пьесу об актрисе, певице и драматической артистке — так, как есть на самом деле. В доме престарелых друг перед другом они доказывают, кто более велик, кто прожил жизнь более достойно. Оказывается, был один юный принц, которого они любили все одновременно — артист с прекрасными актерскими и голосовыми данными, он пел в опере и погиб молодым. А причину гибели они выясняют сейчас.
— А с Данилко что за пьеса?
— Автор — Дарио Фо, итальянец, лауреат Нобелевской премии, режиссер, драматург и артист. Данилко будет играть мужскую роль. Но что за пьеса — це таємниця!
— Трудно быть украинцем в Москве? Особенно сейчас, когда отношения между двумя странами несколько охладились?
— Нет, это все неправда! Мне не трудно — может, потому, что я запроданець уже давно…
— Вы — запроданець?
— Ну, запроданець, я же все-таки уехал учиться не сюда, в Киев. Я поехал туда [в Москву], и меня провожали, как в Сибирь — с кастрюлями, периной и подушками. А деньги зашили в трусах, весь дом зашивал, так что я потом не мог разрезать. Все так прятали, чтоб ни один москаль не мог найти, что дали ребенку с Западной Украины. А вещи потом приехали на другой вокзал, и я две недели не знал, где у меня что.
Но когда я с отличием окончил ГИТИС, и мне предлагали работу в Москве, я отказался и поехал во Львов. За это поплатился — последняя пьеса, поставленная во Львове, называлась Місто без любові, и так оно и было. А потом уехал в эту москальську країну…
— Российская политическая верхушка ходит на Ваши спектакли?
— А как же! Во-первых, я их всех знаю, а [президента РФ Владимира] Путина приводил Собчак [Анатолий, первый мэр Санкт-Петербурга], когда мы приезжали на гастроли в Петербург. И он [Путин] помнит, поздравляет меня с днем рождения. Сволочь! (Смеется) О театре заботятся, дали замечательное помещение, финансируют.
— А украинская элита, когда Вы приезжаете на гастроли, ходит к Вам?
— Ходят. И депутаты, и Кучма был, и Катерина Ющенко — она как-то поцеловала меня и расплакалась.
— О своем отношении к украинской политике несколько слов скажете?
— Нет, Боже упаси! Я этого [говорить о политике] ужасно боюсь, потому что когда-то напророчил: сказал, когда все случилось [оранжевая революция], что это — первый акт, а будет второй. И сегодня я вижу начало второго акта.
— Раньше Вас называли скандальным режиссером, эпатажным, а теперь, кажется, перестали. Это Вы изменились или причина в другом?
— Во-первых, я никогда этим [эпатажем] не занимался. Зачем? Во-вторых, когда скандал стал глупостью, примерять на себя личину глупости — я бы никогда этого не посмел.
— И все же — почему Вас считали скандальным?
— Потому что я никогда не пытался идти в ногу с системой. Я у нее ничего не просил, не был в услужении, хотя ставил в главных театрах Москвы и Петербурга. И когда был праздник 50-летия СССР, я во МХАТе ставил Украдене щастя по Ивану Франко. Вечером должно было прийти политбюро на спектакль, во главе с [Леонидом] Брежневым, а на афише написано: К 50-летию образования СССР — Украденное счастье. Я позвал директора театра, говорю, прочитайте афишу. Он: это кто такое подписал?! И заклеили 50-летие. Так что мне не удалось и в этом помочь Советскому Союзу.
— В своих пьесах Вы более чем откровенно говорите о любви и других человеческих чувствах. Может, это шокировало публику?
— Нет. Хотя если вспомнить ту женщину, которая на первом телемосте с США кричала о том, что секса у нас нет, надо было иметь величайшую смелость говорить о любви. Что любовь — единственная заповедь природы человека, и другого ничего нет. Только любовь, в любой форме, в любом проявлении.
— Но в Ваших спектаклях много гомосексуальной эстетики.
— Только в одном спектакле — Рогатка Николая Коляды. И то я его сначала поставил в Америке, потом в Италии, потом в России. И Россия была к этому не готова. А сейчас кого это волнует?
— Чем же сейчас можно удивить театральную публику?
— Только одним — шок сегодня может вызвать открытое сердце. Все. Ничем другим! Магия и колдовство человеческого сердца может сегодня сразить. А цивилизация загоняет сердце на какое-то такое место чудовищное, и любовь деградирует.
Вот на Соломее [в Киеве] зал был полон, и когда в едином порыве 3 тыс. человек встают и аплодируют — они аплодируют себе, что они способны видеть. Они видят, что на сцене артисты, которые пригоршнями бросают эту любовь зрителю в зал.
И люди приносят шампанское и бутерброды, прямо на парапетах все это раскладывают, ждут меня и артистов, наливают, и праздник на улице. Это потрясающе! Принесли даже вареники, в такой большой миске — не представляю, где они их весь спектакль держали, но они были теплые. Причем вареники были с капустой, с картошкой, с грибами, в банке сметана… Я все попробовал!
— Вот это я понимаю, народная любовь — когда не просто цветы, а вареники!
— Та какие цветы, это преамбула! А когда люди ТАК готовятся… И артисты с удовольствием идут. Не потому, что они голодные, а потому, что благодарные — их труд имеет смысл. Вот был тут театр Ленком — там ведь популярнейшие, знаменитые артисты, но их так не ждали.
— Наверное, потому, что Вы — свой.
— Неее! Ну я, а артисты что? Они же на москальской мове играют.
— А Вам не хотелось бы вернуться в Киев — вместе с Вашим театром?
— (Улыбается) Ваши газеты писали, что я не только возвращаюсь, что я уже министр культуры. Мне уже звонили и поздравляли. А теперь, когда я и народный артист Украины — [Виктор] Ющенко подписал указ,— так я уже тем более украинец. Президентской печатью утвержденный народный артист Украины.
— А если серьезно? Вы уезжали едва ли не изгнанником, а вернетесь победителем. Тем более, вас здесь любят.
— Еще Кравчук [Леонид, первый Президент] меня водил на то место, где будет построен театр специально для меня — где площадь Европейская. А какой-то его помощник мне сказал: "Роман Григорьевич, тут военные склады, никто их не будет отсюда выгонять, тут нельзя строить ничего. И нескоро, наверное, можно будет". Понимаешь?
Теперь я как народный артист должен какие-то привилегии получать от Украины. Начали с того, что я могу претендовать на Байковое кладбище. А я говорю: "Та кладбище мне не надо, у меня во Львове есть гробівець, где мама, папа. Меня туда уже привезут".
А во Львове сказали, что будет при жизни памятник. Но в том месте, где я должен был стоять, князя Лева посадили на коня. Я не обижаюсь — значит, правильно, заслужил он это. (Смеется)
Еще у меня есть бюст — во Львовской картинной галерее. Когда-то там были гастроли театра Моссовета, и они пошли постигать культуру Западной Украины в галерею. Зашли и видят: с левой стороны мой бюст, а с правой стороны Ленин! (Смеется) Они решили, что я это специально срежиссировал.
Сейчас снимается маленький фильм про меня, и мне очень хочется, чтоб там были такие кадры: я с этим бюстом, переворачиваю его, целую, бью его, хохочу над ним и кричу "Господи, Боже мой!" Вот, собственно, та мизансцена, которая должна быть 14 апреля.
Это интервью было опубликовано в № 13 журнала Корреспондент от 7 апреля 2008 года