Самый титулованный украинский танцовщик рассказал Корреспонденту о том, что общего между балетом и футболом, и признался, что ему труднее стало въезжать в РФ, где он сейчас работает.
Часто говорят, что балет — это каторга. Действительно, красота требует жертв: всегда нужно держать марку. Даже когда после тяжёлой травмы сомневаешься, сможешь ли хотя бы уверенно встать на ноги, не говоря уже о прыжках и поддержках.
Целый год Денис Матвиенко — экс-худрук балетной труппы Национальной оперы украины, а ныне премьер Мариинского театра в Санкт-Петербурге, — сам того не зная, танцевал с трещиной в опорной ноге. В апреле 2014-го в Германии ему сделали операцию, после которой 35-летнему Матвиенко, по его словам, пришлось заново учиться ходить.
Но сегодня его походка такая же лёгкая, как раньше. а главное, Матвиенко успел восстановиться до того, как его проект Великий Гэтсби вышел на финишную прямую. В этом балете на музыку Константина Меладзе он не только идейный вдохновитель и арт-директор, но ещё и исполнитель главной роли.
“Постановочная работа в Питере начнётся с июля, — рассказал Корреспонденту танцовщик, заглянувший в Киев на пару дней. — Дуайт Роден в Нью-Йорке уже ставит хореографию на артистах своей труппы, чтобы приехать с готовым материалом”.
Премьерные спектакли запланированы на осень, один — на сцене столичного Дворца Украина.
— В мае прошли первые кастинги для Гэтсби. Вы уже определились с артистами?
— Да, есть три состава солистов.
— В первом вы — Джей Гэтсби, ваша супруга Анастасия Матвиенко — Дейзи. Кто в двух других?
— Пока ещё я не готов назвать имена. Но все танцовщики классные! Получился международный проект: в первую очередь, задействованы артисты из Украины, а также России и США. Кстати, в премьере будет участвовать один американец из труппы Complexions [основанной легендами современной хореографии Дуайтом Роденом и Дезмондом Ричардсоном].
— В нынешней политической ситуации рискованный состав…
— На самом деле идея создать балет с нуля у меня родилась, как только я приступил к работе в Нацопере [ноябрь 2011‑го]. Когда в декабре 2013-го мы представили проект, все начали говорить: “а, это вы после ДиКаприо!”. Я не стал объяснять, что всё завертелось ещё за полтора года до выхода фильма База Лурмана, — кто бы поверил. Мы выбрали данную тему, потому что в ней очень много ярких красок, которые могут показать и композитор, и хореограф, и художник. Ну и для нас, артистов, интересно: яркие вечеринки, драма, одиночество, любовь, мечта. Такой вот пазл. Он начал складываться в одних условиях, продолжил в других. Иногда страны дружат, иногда… не совсем. Но я считаю, что на театре это не должно отражаться. Хотя в свете последних событий вижу, что всё-таки есть отпечаток.
— Когда в прошлом году вы переехали в Питер, ситуация была иной. Ощущаете изменение отношения к вам?
— Нет. В Мариинском театре не только я и моя жена украинцы: там работают ещё человек десять точно. Конечно, мы обсуждаем политические моменты, но в первую очередь люди заняты творчеством. В бытовом плане тоже нет. Единственное, когда теперь въезжаю в Россию, на паспортном контроле больше задают вопросов.
— У вас украинский паспорт?
— Да, конечно. Естественно, у нас с Настей есть разрешение на работу. Бывает, его тоже спрашивают.
— Причина вашей “трудовой эмиграции” — конфликт с дирекцией Национальной оперы: вас сняли с должности, перевели в солисты. Вы назвали происходящее в театре отражением происходящего в государстве.
— Я сформулировал иначе: культура — это лицо страны.
— Хорошо, сейчас вы смотрите со стороны. Это лицо меняется?
— Я считаю так: несмотря ни на что, все эти события — перелом в лучшую сторону. Меняется менталитет. Люди стали по-другому относиться к жизни и друг к другу. Я был в Киеве, когда только начинался Майдан, а потом приехал уже в марте. Не так много времени прошло после тех страшных событий, но я обратил внимание, что Киев какой-то… умиротворённый. Поразило: на дорогах водители не нарушают. Раньше не понимал, как это — ощущать себя патриотом. Знал значение слова, видел тех, кто бьёт себя в грудь и кричит: “я патриот!”. Но на данный момент могу на полном серьёзе сказать: горжусь, что я украинец. Когда я работал здесь в театре, у меня было впечатление, словно я в какой-то тёмной комнате и пытаюсь найти выход. И бьюсь всё время головой о стенку. Вот это была наша страна последние четыре-пять лет.
Я из тех людей, которым необходимо видеть реально достижимый результат. Каким бы трудным ни был путь, его можно пройти, если ясна конечная цель. В Нацопере я не видел финиша. Я бесполезно не буду работать. А тогда чувствовал, что моя работа бесперспективна. К слову, уже связывались из Минкульта, было составлено письмо от моего лица — каким вижу развитие культуры.
— Вы сказали о бесперспективности. А разве в России сейчас не чувствуете подобного в свете тенденции “закручивания гаек”?
— Как обычно говорят в таких случаях — no comment? [Улыбается.] Если серьёзно, задам встречный вопрос: я похож на человека, который чего-то не чувствует?
— Не похожи. Хорошо, не хотите о политике, давайте о балете: вы первый, кто представил на главной классической площадке Украины современную хореографию…
— Да, в 2012-м наш с сестрой Алёной продюсерский центр Софит привёз спектакль Quatro [именитого словенского постановщика] Эдварда Клюга. Этот балет идёт около 20 минут: четыре человека, рояль, виолончель, ультрасовременная хореография и никакого сюжета. Мы боялись, что постановку не примут. и перестраховались: первый акт сделали классическим, второе отделение — Quatro. Думали, люди скажут: “Що це було?”. Но это была победа, когда зал встал! тогда-то я понял, насколько был неправ в своих опасениях. Да, наш балет отстал от современных тенденций, но люди-то не отстали. И я осознал ещё одну вещь: зритель изголодался по качественному продукту. Да, в той же Нацопере есть классические шедевры, которые показывают из года в год, но старые костюмы и декорации сводят всё на нет.
— Эффектное шоу требует денег.
— Знаете, наша Баядерка [по приглашению Матвиенко в 2013‑м новую версию спектакля поставила всемирно известный балетмейстер Наталья Макарова] обошлась менее чем в $ 200 тыс. Это всё — костюмы (а там их было 300), гонорары и т. д. В Питере такой спектакль стоил бы минимум $ 1 млн.
— Вернутся ли подобные вложения?
— Я думаю, такой театр, как Национальная опера, не обязан себя окупать. У нас большая страна, которая может себе позволить имиджевый государственный театр с приличным штатом — там свыше 1 тыс. человек работают. Но я уверен, можно было бы зарабатывать намного больше. С той же Баядеркой руководство не задумывалось, что надо организовать рекламу, провести PR-кампанию. А мы живём в такие времена, когда это необходимо. И когда я просил о трёх премьерных спектаклях, мне ответили: “Нет-нет, не продастся”, — поставили два. Билеты разлетелись за пару суток.
Может, меня кто-то упрекнёт, но я считаю, что наш труд не должен оцениваться дёшево. Оркестр, артисты, которых я несколько месяцев и в хвост и в гриву гонял: подобная постановка — колоссальный объём работы множества людей. А билеты при этом от 10 до 600 грн. Сколько стоит пойти в кино? Явно не 10 грн. Тут же театр — единственный такой, гордость страны.
— Театры должны быть устроены как бизнес-компании?
— Конечно! Их продукт — шоу. Появляется звезда на небосклоне, и её пиарят изо всех сил. Так и должно быть. Это вопрос престижа. В последние годы в балет вошло понятие трансфера, как в футболе. Так было со мной и с Настей, когда в 2007-м нас пригласили в Михайловский. [Гендиректор Владимир] Кехман взял театр, который был в забытье. Как бизнесмен он понимал: ему нужны звёзды. Заплатив нам хорошие гонорары, он выиграет намного больше. И теперь Михайловский гремит. А в киевском театре ничего не изменилось. Понятно, что люди всегда будут в него ходить, но…
— Хватит о грустном. В прошлом году вы стали отцом. Как изменилась ваша жизнь с появлением Лизы?
— Сейчас не уезжаю на срок больше недели — хочу быть с дочерью.
— Однажды вы сказали, что для артиста сцена — вторая жена. По этой логике не только у вас две жены, но и у Анастасии два мужа. Как к этому относитесь?
— В нашей профессии так: если не будешь ей отдаваться — полностью, фанатично, — то у тебя ничего не будет. Я 16 лет, 16 сезонов изо дня в день часами сидел в балетном зале. Это труд не только физический, но и моральный. Создавая образ, ты проживаешь его: на сцене у тебя нет жены, нет друзей, даже зрителя — ты переносишься в другое измерение. Работа — реально твоя вторая жена, ты её любишь, живёшь с ней, отдаёшь ей процентов 90 своей жизни. И, я уверен, у Насти такой же подход.
Нет, я не ревную её к сцене. И у нас нет конкуренции. Я вышел на профессиональный уровень намного раньше — лет на пять, в балете это много. И, конечно, ей пришлось догонять. В какой-то момент мы сравнялись. А сейчас она подходит к своему пику. Ей неполных 32 года, есть и сила, и опыт, а после рождения дочери она вообще изменилась. Стала истинной женщиной. Когда молодые, мы все, как кузнечики, прыгаем. Зато теперь она танцует осознанно, как взрослая балерина. Я сегодня выступаю меньше, она выходит с другими партнёрами — талантливыми молодыми ребятами. Вижу, как у неё появляется своя публика. Чувствую — нет, не ревность! — гордость. Не могу сказать, что Настя — плод моих трудов, но просто в какой-то момент я подтолкнул её в правильном направлении.
— Вы хотите, чтобы лет через 20 всё это было и у вашей дочери?
— Спорный вопрос. В балете всё жестко. Мы восемь лет учимся каждый день, у нас нет детства: хотим танцевать, хотим парить над сценой. А потом ты приходишь в театр — тебе 18, ты взрослый человек, получил профессию. И вдруг понимаешь: ближайшие 20 лет простоишь у кулисы с копьём, просто потому, что у тебя нет таланта. Много составляющих должны совпасть, чтобы родилась звезда. Талант — его не объяснить, он от бога. Ещё трудолюбие. И, конечно, физические данные. В десять лет при поступлении в училище проходят медосмотр: кривые короткие ноги — нет, не берут. Смотрят на пропорции: в этом возрасте уже можно понять, что с человеком будет.
— Вы из семьи танцоров. Гены помогли?
— Это ничего не значит. Возьмите Вадима Писарева — он из шахтёрской семьи, а какой артистичный танцовщик! Возможно, благодаря наследственности я более музыкальный, но и всего-то. Часто детей артистов запихивают в училище: “Давай-давай, работай! я гениальный, и ты таким будешь”. Но надо понимать: ты решаешь судьбу человека. идешь ва-банк. Смотрю сейчас на лизу — она красивая. У нас с Настей хорошие пропорции для балета, она их взяла. Замечаю уже: у Лизы и стопа подходящая, и она такая вся растянутая, музыкальная, артистичная. Но не факт, что она станет талантливой балериной. Может, будет недостаточно желания, любви.
— Так всё-таки у вас хватит смелости сделать эту ставку?
— Не знаю… К тому же, это такой тяжёлый труд — особенно для женщин. Вижу по жене: иногда у неё просто нет сил встать. Хотя, с другой стороны, у нас, артистов, есть своё особое счастье, которого нет у людей, работающих в офисах. Мы абсолютно по-другому на всё смотрим. Когда стоишь на авансцене La Scala или парижской оперы и тебе рукоплещут несколько тысяч человек, адреналин невероятный. После этого ты буквально не можешь спать всю ночь. Но у всего своя цена.
Полную версию интервью читайте в №24 журнала Корреспондент.
***
Этот материал опубликован в №24 журнала Корреспондент от 20 июня 2014 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.