В Украине формируется целая прослойка возвратившихся из ада. Бойцы АТО — очередное потерянное поколение, пришедшее с войны, — уже сталкиваются с психологическими и социальными проблемами.
На крыльцо одного из корпусов Главного клинического госпиталя Минобороны в Киеве выходит медсестра средних лет и громко взывает к гуляющим во дворе пациентам: “Дети, вы поели? Я вас везде ищу. Уже два часа, а в полтретьего вам к терапевту!”.
“Дети”, среди которых немало мужчин под 40, торопливо докуривают и послушно заходят внутрь: кто опираясь на костыли, кто — на трость, кого-то везут на кресле-каталке.
Это раненые, прибывшие с антитеррористической операции на востоке Украины. А ещё этих мужчин в расцвете сил объединяет тот факт, что им впервые в жизни пришлось убивать и видеть, как убивают их товарищей.
40-летний Олег Куценко в прошлой жизни, до того как попал по мобилизации на войну, трудился обработчиком камня в Коростышеве Житомирской обл., а теперь он — замкомвзвода и командир орудия.
Куценко почти месяц в госпитале, но ему до сих пор трудно уснуть, а когда усталость берёт своё, снится война. Солдат не стесняется говорить о страхе и неуверенности в будущем.
“За четыре месяца боёв привык спать, как тот заяц, — с одним открытым глазом, — рассказывает военный. — Здесь тихо, спокойно, но всё равно настороже — крутишься, прислушиваешься”.
Таких, как Куценко, в военных госпиталях страны, по данным СНБО, около 1.000, но тех, кому требуется не только физическая помощь, но и психологическая, счёт на десятки тысяч — как раз по числу участников АТО.
И если медики в состоянии залечить телесные раны, то душевные участники боевых действий пока зализывают в одиночку. Очень скоро многим из них предстоит заново учиться жить не под грохот канонады, а в тишине спальных районов.
“Классику посттравматического синдрома мы увидим месяца через три-четыре, — предполагает Татьяна Грида, председатель правления Харьковского фонда психологических исследований, одной из немногих организаций, оказывающих бойцам первую психологическую помощь. — Сейчас у многих раненых мы наблюдаем признаки острого стрессового расстройства, появляются кошмары, депрессивные состояния”.
Их физическая, психологическая и социальная реабилитация — дело не одного года, прогнозируют эксперты.
Передовой опыт
Главный клинический госпиталь похож на большой улей: всюду военные патрули, суетятся волонтёры, родные спешат навестить раненых, а автобусы с номерами воинских частей постоянно подвозят “пополнение” из горячих точек.
Попасть сюда официально практически невозможно — Минобороны не ответило на запрос с просьбой о комментарии и встрече с ранеными. Сами бойцы тоже не слишком разговорчивы, опасаясь прессинга со стороны руководства. Свои фамилии соглашаются назвать лишь единицы.
Корреспондент разговорился с Эдуардом Сологором из Пирятина, что на Полтавщине, лежащим в одной из палат госпиталя. До того как попасть по мобилизации на АТО, он работал массажистом, а в апреле ему пришлось вспомнить полученные во время службы в ВДВ навыки и стать пулемётчиком. На фронте солдат встретил своё 25-летие.
Сологора ранили в последний день перемирия под Луганском, когда украинская армия находилась в состоянии прекращения огня. Трассирующая пуля пробила мобильник в кармане брюк и завертелась внутри правого бедра. Увы, ногу спасти не удалось, и уже месяц раненый восстанавливается после ампутации.
“Достало то, что всё строится на лжи, — возмущается солдат, не особо выбирая выражения. — Когда мобилизовали, говорили, что мы батальон территориальной обороны и будем только в Полтавской обл. А в результате попали под Луганск. Бронежилеты получили только через полтора месяца, да и то — четыре штуки от Пирятинской самообороны. А те, которые привезли потом от министерства, оказались с пластинами второго класса вместо четвёртого — от пули такой не защитит”.
Сейчас Сологор ждёт протезирования. Он мечтает поскорее встать на ноги, чтобы сделать предложение своей девушке Алине и вернуться к мирной профессии.
У артиллериста Куценко похожая история мобилизации: позвонили из милиции, просили подойти в военкомат — для чего, не объяснили. А уже в военкомате вручили повестку на десятидневные военные сборы.
“Шёл на десять дней переподготовки, — рассказывает Куценко. — Только потом сказали, что отправляют на восток. А когда ехал в Донецк, уже точно знал, для чего”.
Куценко считает, что с ранением ему повезло: мол, “всего лишь” контузия и лопнувшая барабанная перепонка.
“Утром сидели на орудиях, болтали, пили кофе. Меня подменили, и я пошёл отсыпаться, — вспоминает солдат. — Только лег — начался бой. Очнулся — кругом взрывы, кровь, раненые. Одним из взрывов меня контузило, ухом пошла кровь, на этом для меня бой и закончился”.
Но даже с такой относительно нетяжёлой травмой Куценко уложили в койку госпиталя, и дорогостоящие лекарства он получает вовремя и бесплатно — благодаря помощи волонтёров. В подтверждение своих слов артиллерист показывает упаковку лекарства с ценником на 426 грн.
“Сами судите, могу я сам покупать такие лекарства?” — задаёт Куценко риторический вопрос.
Военные неохотно рассказывают о своих заработках на АТО. У большинства на устах одна фраза: “Не зажиреешь!”.
По данным Минобороны, максимум, на что может рассчитывать рядовой из числа контрактников, — 8,5 тыс. грн в месяц, тогда как сержанты и старшины — 12,4 тыс. Зарплаты участников АТО из регулярной армии повышены вдвое и стартуют у солдат-срочников от 3.172, а у офицеров — от 9.360 грн.
Куценко, как только поправится, не планирует возвращаться к своей мирной профессии — он снова нацелен на передовую. И это несмотря на ужасы, которые ему пришлось пережить под Славянском.
“Прятаться в земле, доставать из-под обломков окровавленных солдат — такое не забывается”, — делится артиллерист.
И, немного помолчав, с плохо скрываемым раздражением добавляет, что страх усиливает пренебрежение к ним со стороны военного руководства — когда три 1,5-литровых бутылки воды на восемь человек в сутки и ни грамма еды.
“У нас трое суток не было воды и еды. Благо рядом оказалось болото, оттуда и пили”, — добавляет ещё один пациент госпиталя, Владимир, которому на вид от силы года 22-23.
Сологору с провизией на фронте повезло больше: он рассказывает, что однополчанам удалось даже соорудить солдатский погребок с тушёнкой.
Кадровые военные, в отличие от бывших гражданских, — контингент более стойкий. В Ирпенском военном госпитале, где в тишине соснового леса реабилитируют офицеров ВДВ и спецназа, пообщался с Александром, командиром спецназа одной из аэромобильных бригад. Он, как и многие, не называет свою фамилию.
“Мобилизованные — нытики! — чуть усмехаясь, отрезает офицер, тяжело опираясь на трость. — Если нет провизии, значит нет возможности её доставить, терпи”.
В то же время Александр отмечает, что в их элитных частях, которые принимают главный удар, особых проблем с провиантом не было. Да и настрой у бойцов на высоте, добавляет крепкий широкоплечий парень в тельняшке, на правом плече у которого красуется татуировка с эмблемой ВДВ. Он хоть сейчас готов снова в бой, если бы не тяжёлое осколочное ранение левой ноги.
И вечный бой
По данным Виталия Андронатия, директора военно-медицинского департамента Минобороны, 20 % ранений, полученных бойцами АТО, — тяжёлые, 30 % — средней тяжести, 50 % — лёгкие.
Тех, у кого пострадали глаза, везут в основном в Одессу, славящуюся своими специалистами- офтальмологами, а нуждающихся в нейрохирургических операциях — в Киев и Львов. Врачи борются за спасение покалеченных рук и ног до последнего.
21-летний Анатолий Устинюк, рядовой-контрактник одной из аэромобильных бригад, надеется, что его нога, которой он едва не лишился при миномётном обстреле под Славянском, всё же уцелела.
Бойца спасло то, что с фронта в Киев его доставили за один день. После операции солдат её пока не чувствует, и специалисты гарантий не дают. Поэтому мама Устинюка при помощи волонтёров собирает деньги на лечение в Израиле — нужно более $ 100 тыс.
Если физическим исцелением раненых пока есть кому заниматься, то их психика в основном остаётся без экстренной помощи, что в будущем затруднит их адаптацию к мирной жизни.
“По возвращении с войны у человека обострены все чувства, усиливается инстинкт самосохранения — он чаще оглядывается, реагирует на каждый шорох, — объясняет социальный психолог Олег Покальчук. — А окружающих это раздражает, они не понимают, почему человек так себя ведёт. Осознание того, что крайняя бдительность и умение выживать здесь не нужно, — это первая ступень к отрицательному восприятию мира и себя в нём”.
Люди, только что вернувшиеся из ада войны, очень сильно отличаются от своих соотечественников, привычно спешащих на работу или сидящих за чашечкой кофе на летней террасе.
Украинцы, понюхавшие пороха, — сдержанны, немногословны, порой грубовато-резки и тонко отличают искренние расспросы от праздного любопытства.
Постоянные “А как там было?” от жителей тыла — дополнительная травма для участников АТО. Часто вспоминая о войне, человек сам себя разрушает, подчёркивает Покальчук.
Кроме того, уцелевшие на полях брани — публика крайне неоднородная. Здесь и кадровые военные, и Нацгвардия, и мобилизованные. У всех была разная мотивация идти воевать, различается их материальное положение и отношение к ним со стороны командования.
Всё это только усложняет лабиринт психологических и социальных проблем, с которыми сталкиваются фронтовики. И выход из него эксперты видят в создании программ поддержки солдат.
Военный эксперт Центра Разумкова Николай Сунгуровский приводит в качестве успешного примера проект НАТО Разоружение, демобилизация и реинтеграция, применённый в ходе войны в Афганистане. С его помощью удалось вернуть к мирной жизни более 60 тыс. человек.
Эта программа могла бы быть актуальной для мобилизованных как украинской армией, так и сепаратистами. Она предполагает изъятие нелегального оружия, вплоть до выкупа его государством, обеспечение людей работой и налаживание диалога между противоборствующими сторонами.
А Покальчук предлагает создавать программы психологической помощи, причём самые простые, ведь чаще всего человеку нужно просто выговориться.
Например, в харьковском госпитале с ранеными уже работают 12 психологов из вышеупомянутого фонда психологических исследований.
“Мы рассказываем бойцам, что их переживания — нормальная реакция психики, и они немного успокаиваются”, — говорит Грида.
Впрочем, несмотря на весь пережитый ужас, большинство опрошенных гражданских ополченцев задумываются о возвращении на войну, что тоже является симптомом посттравматического стресса, такого же, как вьетнамский или афганский синдром.
Согласно неутешительному прогнозу экспертов, им найдётся куда идти: люди с боевым опытом будут нарасхват ещё несколько лет.
“И не только из-за отношений с Россией, — подчёркивает Сунгуровский. — Сейчас конфликтность растёт во всём мире. Это обычный процесс, когда по мере затухания конфликта в одном регионе рабочие руки, способные держать автомат, становятся нужны в другом”.
Украина будет жить в условиях ожидаемой военной агрессии ближайшие 30 лет, рисует ещё более пессимистичную картину Сергей Згурец, эксперт Центра исследования армии, конверсии и разоружения.
Куценко — живая иллюстрация слов экспертов. Ему недавно предложили службу по контракту.
“Я согласился, сказал только: “Давайте подробнее поговорим, когда закончится война”. Но если медкомиссия и командование дадут добро, останусь служить”, — резюмирует солдат.
***
Этот материал опубликован в №29 журнала Корреспондент от 25 июля 2014 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.