Режим тишины после минского перемирия — это когда не слышно шума машин, разговоров людей и детского смеха, зато слышны взрывы снарядов.
Надежда на настоящий мир у местных жителей тает на глазах, пишет Яна Седова в №9 журнала Корреспондент от 6 марта 2015 года.
Города и посёлки в зоне АТО похожи на призраков. Тут нет привычного городского шума, на площадках не играют дети. Автомобили на улицах редкость, как, впрочем, и случайные прохожие
Тишина. Города и посёлки в зоне АТО похожи на призраков. Тут нет привычного городского шума, на площадках не играют дети. Не слышно и клаксонов: автомобили на улицах редкость, как, впрочем, и случайные прохожие.
«Это поразило меня больше всего, — говорит Корреспонденту француз Жан-Кристоф Дёлиль, вместе с волонтёрами приехавший сюда из Киева. — Нет той обычной жизни, которая бурлит в городах в мирное время. А ещё очень заметна бедность, люди едва сводят концы с концами. И хотя я не всё понимал из того, что они говорят, но ясно было одно — без помощи волонтёров выживать местным было бы очень тяжело».
Дёлиль первый раз приехал в Киев в конце прошлого года, оставив на несколько дней свой бизнес — отель и ресторан в городке Бургтерольд в Верхней Нормандии. Дело в том, что несколько месяцев назад его знакомая по Facebook Виктория из Донецка просила помочь ей выехать на территорию, подконтрольную украинским властям, но в декабре связь с ней прервалась.
Француз думал, что сможет арендовать автомобиль и отправиться на восток, но всё оказалось не так просто. Украинские волонтёры, с которыми Дёлиль также познакомился в Facebook, объяснили ему, что по ту сторону блокпостов — свои законы и одному отправляться в те края точно не стоит. В декабре Дёлиль в зону так и не попал, но волонтёры пообещали взять с собой сочувствующего француза, когда он приедет снова. И сдержали слово.
В этот раз Дёлиль отправился в Донецкую область не с пустыми руками — привёз из Франции медикаменты. То, что пришлось увидеть и услышать, — отдалённые звуки обстрелов, живущих в подвалах детей, стариков-инвалидов в лагерях для переселенцев, — потрясло и шокировало его настолько, что он решил рассказать об украинской трагедии своим согражданам и организовать дома сбор гуманитарной помощи.
«Очень хотим домой»
Мы выезжаем из Киева вечером. Спустя 12 ч, утром следующего дня, наша маленькая гуманитарная миссия пересекает первый блокпост в зоне АТО. Ясное небо светится какой-то торжественной голубизной, день обещает быть холодным, но солнечным.
Наша колонна — это три микроавтобуса волонтёров из группы Крила щедрості та турботи с гуманитарной помощью и две машины сопровождения с военными из подразделения CIMIC (гражданско-военное сотрудничество). Первый пункт нашего маршрута — Великая Новосёлка. Мы везём 600 продуктовых наборов, лекарства, памперсы и детское питание, инвалидные коляски и одеяла.
Часть этого груза мы должны оставить в новосёлковском Центре социального обслуживания пенсионеров и одиноких нетрудоспособных лиц. Сегодня тут живут 86 человек. Возраст подопечных — от 60 до 90 лет, 40% из них лежачие, так что центру постоянно нужно новое постельное бельё и памперсы для взрослых. Пока волонтёры разгружают гуманитарную помощь, мы идём общаться с жильцами.
В центре находятся 14 переселенцев, среди них один ребёнок пяти лет. Обстановка в комнатах, где они размещены, намного беднее, чем у постоянных обитателей заведения, - возле голых стен стоят кровати, а из мебели разве что маленькие, больничного формата тумбочки. Где-то живут несколько человек, где-то по одному.
Мы заглядываем в почти пустующую комнату. На кровати сидит старушка. Увидев гостей, оживляется и вдруг закрывает лицо руками, склоняется на бок и, кажется, начинает плакать. Слышит плохо, но на вопросы отвечает с готовностью.
«Катя Повна мене звати, — представляется она и тут же переходит к делу. — Позвонить мне надо, а у мене немає телефона. Девочки, мне сыну надо позвонить. У меня сын дома».
Она достаёт из кармана халата сложенную вдвое бумажку с номером. Говорит, что живёт в центре уже два месяца, с тех пор «как началась война». Сын за это время ни разу не приезжал. Почему, не знает, и где он сейчас находится тоже.
Набираем номер сына. Повна неумело прижимает телефон к уху: «Сынулечка, как вы? Таня не болеет? А у тебе як здоровье? Нормально? А це ти? Я голоса не узнаю… А мене забереш скоро? Нет? А ты мне деньги передашь?.. Як зачем? Майке пятёрку надо дать. И взять лекарство, чтобы ноги мазать».
Но у её сына, похоже, свои правила жизни, и, судя по короткому разговору, ехать к матери он не намерен. Старушка протягивает нам телефон.
«Спасибо вам, люди добрые», — говорит она и опять начинает плакать.
Недолгий разговор и телефонный звонок родственникам — это всё, что мы можем сделать для Повной.
В другой комнате жильцов оказывается больше. У окна сидит женщина с палочкой в руках. Валентине 58 лет, она из Красногоровки. Просит её не фотографировать, но с готовностью рассказывает свою историю.
Месяц назад ей помогли выехать из-под обстрелов украинские военные. В квартире, оставшейся в городе, на тот момент уже были выбиты окна. Если бы не болезнь, может, и осталась бы дома, но все соседи давно разъехались, в подъезде на 30 квартир остался один дедушка.
Валентине самой тяжело — она едва может дойти до двери комнаты, в которой теперь живёт. Но в Красногоровке ни воды, ни света, холодно, и помощи ждать не приходится, вот и решилась уехать оттуда. Тут переселенцев не обижают, говорит она, а когда оформит пенсию, станет полегче.
«Мы очень хотим домой, — высказывает Валентина общие настроения переселенцев. — Но поехать туда никак не можем».
В комнату забегает маленькая девочка, устраивается на соседней кровати и прижимает к себе несколько игрушек. Это Саша, единственный ребёнок-переселенец в центре. Девочка рассказывает, как в родной Красногоровке бомбили по ночам, «аж осколки свистели». Работники заведения говорят, что девочка на новом месте «протестировала» не одну кровать, пока наконец нашла ту, на которой смогла спокойно уснуть.
В коридоре нас обступают другие переселенцы. Судьба этих старушек похожа: у многих дома разрушены снарядами, кто-то побывал под завалами родных стен и еле выбрался живым. Когда мы прощаемся, они начинают рыдать. Узнав, что мы едем в их родной город, просят быть осторожнее.
«Вы такие молоденькие, — причитают бабушки. — Берегите себя».
«Были добрые, а сейчас злые»
Нам везёт: в Красногоровке в этот день тихо, и мы можем позволить себе то, что в последние недели удаётся сделать всё реже, — раздать гуманитарную помощь прямо на улицах. Но сначала завозим детское питание и памперсы в местный конный клуб, превращённый во время военных действий в пункт по раздаче продуктов нуждающимся матерям с маленькими детьми.
Хозяйка клуба Анастасия Богач вместе с шестимесячным ребёнком недавно выехала из зоны АТО в Полтавскую область — вслед за 16 лошадьми, держать которых в конюшнях под обстрелами стало невозможно. Ещё в конце прошлого года Богач решила организовать помощь местным детям, и волонтёры из Крыльев в течение многих недель свозили на территорию клуба всё необходимое, от питания до лекарств.
Под патронатом Богач всё это время находились не менее 500 детей. Теперь, когда она была вынуждена уехать, дело продолжили её мать Наталья и свекровь Тамара. Они рассказывают о недавнем обстреле — один снаряд упал прямо на территории клуба, взрывной волной выбило стёкла в некоторых строениях. Повезло, что к тому моменту никого в конюшнях не было и никто не пострадал.
На улицах Красногоровки изредка встречаются прохожие. А в центре, в районе местного базарчика, жизнь «кипит» — можно насчитать пару десятков человек и несколько старых советских машин. Мы направляемся к местным протестантам — в зоне АТО евангельские церкви, по сути, также превратились в волонтёрские группы.
Церковь расположена в обычном частном доме. О его особой роли говорит разве что большой плакат на фасаде за покосившимся деревянным забором - Церковь Христа Спасителя. Пока ждём приезда пастора, удаётся поговорить с прогуливающейся неподалёку пенсионеркой. Её зовут Вера Зинченко, ей 67 лет. На вопрос о том, как ей живётся после подписания перемирия в Минске, она отвечает вопросом.
«Слышите, как живётся? — обращает она наше внимание на приглушённые удары снарядов где-то вдалеке. — Сидишь и не знаешь, начнут бомбить или просто пугают. Думали, что договорились, что будет хорошо, дети обрадовались. Надеялись, что на работу пойдём, зарплату хоть будут давать, но ничего нет».
Две недели назад, как раз перед очередным подписанием договора в Минске, Красногоровку очень сильно обстреляли. Тогда снаряды попали в центр. Теперь спокойнее, но, говорит Зинченко, местные затишью не доверяют и боятся, что город опять окажется под огнём.
Рядом с пенсионеркой крутится её внук — восьмилетний Данила. Метрах в 50 от нас сиротливо стоит школа, в которой мальчишка должен был бы учиться. Он ходил в украинский класс, в котором было 14 детей. Но уже много месяцев школа не работает.
По словам Зинченко, сначала с детьми у них дома занималась учительница, но после Нового года из-за ухудшения обстановки все дети разъехались. Даниле сидеть дома скучно, но на улицу его выпускают редко. Он говорит, что к обстрелам привык, и с азартом доказывает бабушке, что даже когда над домом, сверкая, летели снаряды, ему не было страшно.
На вопрос, чего бы он хотел, мальчик отвечает не задумываясь: мира. А из более приземлённых вещей — конфет. Его бабушка говорит, что хотя настроения в городе «ничего», но её удивляет, что люди вокруг стали очень агрессивными.
«У меня отец воевал, он рассказывал, что люди тогда, несмотря на войну, были добрые, — рассказывает Зинченко. — А сейчас злые. Не пойму почему. Вот получают гуманитарку — начинают ругаться. С такой злостью молодых мамаш отталкивают, кидаются на эти продукты».
На предположение о том, что идёт элементарная борьба за выживание, пожимает плечами: «Мы же пенсию получаем, какая борьба? Людям дают гуманитарку и от [Рината] Ахметова, и от церквей... С голоду не умирает никто, так за что идёт борьба?».
«Значит, не подохнем»
Посоветовавшись с протестантским пастором, волонтёры из Крыльев решают проехать по улицам Красногоровки и раздать продуктовые наборы местным жителям. Наши микроавтобусы едва успевают припарковаться, как из частных домов появляются люди. Многие предусмотрительно берут с собой велосипеды.
Кто-то шутит: «Чего хлопцы [военные] нас собирают? Гуманитарку привезли? Да ты что! Вот это мы зажили! Значит, не подохнем!».
Вдалеке по-прежнему ухают взрывы, поэтому на вопрос о жизни во время перемирия все только разводят руками.
«Стреляют, слышите? — вопросом на вопрос отвечает 67-летняя Неонила Рыбалка. — Вот так и живём. После подписания [минского соглашения] немного тише стало, не так страшно, а всё равно тревога на душе».
Страшнее всего, признаётся пенсионерка, было в последние два дня перед 12 февраля, когда подписали второе соглашение в Минске.
«Как начали бомбить, то мы не знали, куда бежать, — вспоминает Рыбалка. — У нас в подвале воды по косточки. Первое время мы сразу туда бежали, а потом уже стали прислушиваться, куда летит и откуда. Научились».
Ещё одна местная жительница, 74-летняя Евдокия Максименко, признаётся: когда начинается обстрел, ей очень страшно, но в подвал она не бежит по той же причине, что и Рыбалка, — там стоит вода.
«В хате на кровать ляжем — что бог даст, то и будет, — обречённо машет она рукой. — Страшно! Как только стрельнут, всё в середине сжимается».
Максименко говорит, что помнит, как к ним в 1943-м пришли немцы. Во время той войны такие, как она, были совсем маленькими, а теперь, на закате своей жизни, они опять вынуждены жить под обстрелами.
На вопрос, кто же виноват в развязывании войны, быстро поясняет: «Правительство! И наши, дээнэровцы, и Украина, — сразу проводит черту между своими и чужими Максименко, но потом поправляет себя: — И те и другие — наши. Перемирие нужно, договаривайтесь! Но если бы у нас была одна армия… А у нас ведь у каждого бизнесмена своя армия - с кем договариваться? И там дети страдают, и тут. Я как увижу, что хлопчики молоденькие на бэтээрах едут, я плачу!».
Она утирает слёзы, потом опять обречённо машет рукой и, деловито взвалив на плечи мешок с продуктами, уходит.
Ближе к вечеру мы добираемся в ещё один населенный пункт — Курахово. Уже в который раз волонтёры привозят гуманитарку в местный дом ветеранов, где нашли приют переселенцы из Красногоровки и Марьинки. Тут много знакомых лиц, нас встречают если не как родственников, то уж точно как лучших друзей.
Женщины, весело переговариваясь, помогают волонтёрам разгружать коробки с продуктами. Рассказывают, как недавно кому-то удалось съездить в родной город, посмотреть на развалины своего дома. Говорят, что разрушений стало ещё больше. А кому-то довелось опять натерпеться страху — ночью начался обстрел, и пришлось вместе с соседями, которые их приютили, на карачках ползти в подвал.
Приближается вечер, и нам нужно уезжать — колесить в темноте по дорогам, пусть даже в глубоком тылу зоны АТО, небезопасно. В этот раз нам так и не удалось добраться до ещё одного пункта нашего маршрута — Авдеевки. Именно в этот день там произошла очередная трагедия — снаряд попал в кафе, погибли три человека. Поэтому офицеры из CIMIC наотрез отказались нас туда везти.
«Ваши жизни дороже», — пояснили они.
О том, чтобы доехать в другие посёлки на линии фронта — Опытное или Пески, — мы даже не спрашиваем.
«Молитесь, чтобы Марьинка или Красногоровка в следующий раз не превратились в Пески», — говорит на прощанье один из офицеров.
Мы покидаем зону АТО. Над нами по-прежнему чистое, но уже чернеющее небо, на фоне которого слепит глаза остроконечный молодой месяц. Где-то вдалеке, почти у горизонта, то тут, то там полыхает огонь — очевидно, поля готовят к весеннему посеву. Местным фермерам повезло: чем дальше на восток, тем опаснее выходить на открытое пространство — в любом месте могут быть мины и растяжки.
Мы оставляем позади и эти пожарища, и те, что бушуют там, на самой линии фронта. Но тревога не покидает: даже когда огонь немного стихает, ясно, что в любой момент он может разгореться с новой силой.
***
Этот материал опубликован в №9 журнала Корреспондент от 6 марта 2015 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент,опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.