Пограничная речушка Деркул между Украиной и Россией, которая 15 лет объединяла меня с друзьями, в считаные месяцы разделила нас.
Когда меня спрашивают, бывала ли я в России, я не знаю, что ответить, пишет Евгения Вецько, корреспондент рубрики Страна журнала Корреспондент, в №1 издания от 16 января 2014 года.
Была пять раз или не была никогда — оба ответа будут верными. Когда-то у нас была традиция — каждое лето ездить отдыхать с палатками на Деркул — пограничную речушку между Украиной и Россией. Вода, лес, палатки, три десятка музыкантов школьного оркестра и несколько взрослых энтузиастов.
Украинская сторона нас не устраивала категорически: берег обрывистый, деревья и кусты стеной. А вот противоположный берег прекрасно подходил для палаточного городка: поле, хороший подход к воде. Благо оказаться за рубежом было очень просто.
Чтобы добраться до места стоянки, мы переходили через реку по железнодорожному мосту, абсолютно свободно пересекая украинско-российскую границу. Ни блокпостов, ни таможенных пунктов — только река. По мосту раз в день курсировал дизель-поезд из Луганска до станции Митякинской в Ростовской области, в нескольких километрах от границы.
Каждый год наш лагерь располагался в одном и том же месте — в 200 м от железнодорожного моста. Никаких признаков того, что мы находимся на территории соседнего государства, там не было. Мы всегда везли с собой документы — свидетельства о рождении, паспорта, — но ни разу за пять лет их никто так и не проверил.
Общение с российскими пограничниками и таможенниками сводилось к их периодическим приходам в гости. «Музыкантам привет!» — громко восклицали они, заходя в наш лагерь, где с удовольствием съедали несколько порций ужина. Кроме походной каши в качестве «мзды» они брали песни и посиделки у костра.
«Обычно ребята нормальные, неагрессивные, — вспоминала моя мама, которая выполняла в нашем лагере функции медсестры. — Правда, выпить любили». Иногда после их визитов наши взрослые оставались без запасов водки и коньяка. На том «договор с таможней» и заканчивался.
Развлечением для экстремалов были прогулки по высокой ферме железнодорожного моста. Туда — сюда, Украина — Россия, Россия — Украина. В начале 2000-х только на этой высоте удавалось поймать мобильную сеть и позвонить.
Там с высоты птичьего полёта открывался красивейший вид на реку. Мелкая, максимум 1,5 м глубиной, она извивалась между полем и лесом, разделяя две страны. Иногда мы видели колонны джипов, переезжающих Деркул на особенно мелких участках. Говорят, с каждым годом контрабандистов становилось всё больше.
Но нам было не до них. Мы беспрепятственно уходили вглубь России километра на три-четыре. По лесу идти невыносимо — комары съедали заживо, — поэтому шли по шпалам. «Шире шаг», — командовал руководитель нашего оркестра, подгоняя отставших.
Главной ближайшей достопримечательностью был 300-летний дуб и два подземных источника возле него. По легенде — женский и мужской, с разной по вкусу водой. Из одного полагалось пить, водой из другого — умываться. Одним летом неизвестно по каким законам источники поменялись местами.
По ежегодным фотографиям у дуба, которые хранятся у моей мамы, видно, как быстро мы взрослели. Год прошёл — и мальчики, которых ещё вчера мы считали детьми, красуются на снимках с бородой. Первая любовь, первый в жизни самогон, бутерброды с примесью песка, ночные купания, посиделки у костра...
Повзрослев, мы не раз хотели снова собраться в местах нашей юности. В 2009 году исполнилось десять лет с момента нашей первой поездки на реку. Мы собирались отпраздновать юбилей на Деркуле большой компанией — с семьями и детьми. Тогда не сложилось, но мы решили, что уж на 15-летие, в 2014-м, нам ничто не помешает встретиться.
Но вышло иначе. Река, которая долгие годы нас объединяла, разделила в считаные месяцы. Наш главный гитарист теперь гражданин «Луганской народной республики». Девушка, которой он очень нравился, бросила квартиру в Донецке и с четырёхмесячным сыном вынуждена была бежать в Киев. Барабанщик — в Москве, бандурист — в Воронеже. Ещё двое из нашей компании уехали — сначала в Винницу, затем в Ивано-Франковск — и возвращаться уже не хотят.
Станцию Митякинскую периодически обстреливают — российские военные обвиняют в этом украинцев. А кто и зачем теперь пересекает Деркул по тропам контрабандистов, и представлять не хочется.
Мы до сих пор иногда списываемся — правда, с каждым днём общаться становится всё сложнее. «Ты же журналист. Спроси там, в Киеве: когда нас уже перестанут бомбить?» — спрашивает в переписке один из моих деркульских друзей. «Они что, с ума посходили? Какая Новороссия?» — возмущается другой. Из-за событий на востоке он потерял бизнес, который строил несколько лет.
За то, что я, некогда жительница Алчевска и Луганска, «не видела войны», некоторые меня тихо презирают. Я не бежала этим летом, как многие мои земляки, — я уехала в Киев более десяти лет назад. Но в их глазах это не умаляет степени моей вины. Кроме воспоминаний о Деркуле нас больше ничто не связывает.
Деркул мне часто снится. В моём сне он такой же, как в 1999-м. Те же поля, тот же хвойный лес на горизонте, те же назойливые комары и запах травы после дождя. Вот только место нашей стоянки почему-то забетонировано.
***
Этот материал опубликован в №1 журнала Корреспондент от 16 января 2015 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент, опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.