Украинец Максим Белоцерковский, одна из главных балетных знаменитостей США, - о том, как он вместе с женой и партнершей по сцене Ириной Дворовенко покорил Нью-Йорк, о коренных отличиях американского театра от отечественного и о том, каково быть соседом Стинга и Мадонны. Интервью опубликовано в №6 журнала Корреспондент от 15 февраля 2013 года.
Максим
Белоцерковский и Ирина Дворовенко, звездный тандем американского балета, родом
из Украины. За 18 лет в нью-йоркском Американском балетном театре, который наравне
с New York City Ballet и San Francisco Ballet составляет тройку ведущих трупп
США, эта супружеская пара киевлян не только перетанцевала главные партии во
множестве спектаклей, но и покорила Америку - всерьез и надолго.
На представления
с участием украинцев американская публика раскупает билеты, едва они поступят в
продажу. Их друзьями и поклонниками себя называют именитые ньюйоркцы вроде
бизнесмена Дональда Трампа и дизайнера одежды Кельвина Кляйна. Ведущие дома
моды, среди которых Valentino и Christian Dior, создают специально для них
одежду, а производители ювелирных изделий Harry Winston и Jacob & Co
предлагают свои украшения для светских раутов.
Роскошь, улыбки
и вызывающие восторги па на сцене - лишь парадная часть жизни украинцев. Их
высший статус в американском балете подкреплен годами упорного труда.
Окончив Киевское
хореографическое училище, молодые танцоры уже в начале 1990-х стали солистами главной
отечественной сцены - Национальной оперы Украины. Амбиции не позволили им
остановиться на достигнутом, и в 1994-м Белоцерковский уехал покорять Нью-Йорк,
где сумел попасть в труппу Американского театра балета. Дворовенко
присоединилась к супругу два года спустя. К 2000-му пара добилась наивысшей в
театральной иерархии должности ведущих танцовщиков.
Покорив одну из
главных театральных вершин мира, артисты остаются тружениками, и в их
гастрольном графике, который охватывает Америку, Европу и Азию, до десятка
выступлений в месяц.
Корреспондент разговаривал с Максимом
Белоцерковским, находящимся в Нью-Йорке, по телефону, и во время этой
продолжительной беседы знаменитый танцовщик демонстрировал подкупающие
откровенность и открытость.
- Каковы были ваши первые шаги в
Нью-Йорке?
- Это
был 1994-й год. Ты один, и все начинается сначала. Нужно было моментально
входить в репертуар, учить язык, плюс совершенно другие ценности, устои, другие
взаимоотношения людей. Но самое тяжелое - это количество работы. Когда мне
предъявили расписание, я ответил, что у нас [в Киеве] это было бы мое месячное расписание. А мне говорят, что
нет, это на завтра. Ведущие артисты у нас никогда так не работали.
- А в какой момент вы поняли, что
завоевали Нью-Йорк?
- Вести
балеты мы начали очень рано, практически сразу, с 1996-го, но будучи на позицию
ниже желаемой. Мы завоевали призвание публики, наши спектакли хорошо
продавались, что в Америке играет огромную роль. Если ты продаешь зал, значит
ты нужен, потому что приносишь деньги.
Поэтому
когда в 2000 году меня и Иру перевели в ведущие танцовщики, они [руководство театра], по-моему,
радовались больше, чем мы. Наш начальник сообщил об этом в конце сезона. После
того как мы уже станцевали восемь недель спектаклей, мне кажется, мы с Ирой еле
двигались, не было сил вообще ни на что реагировать.
Я
шел к этому, знал, что это случится, но я хотел этого так долго, что, когда это
произошло, реакции у меня никакой уже не было.
Конечно,
мы были благодарны. Просто твоя позиция другая, твоя зарплата другая, твое
положение в балетной индустрии изменилось, потому что ты стал на планку выше. И
конечно, открылись двери мировых театров, мировых залов.
- Какие качества помогли вам добиться
успеха в Америке?
- Единственное,
что нам помогло пройти эту войну и добиться того, чего мы хотели, и того, что
нам пророчили еще в Киеве, это то, что нас было двое. Мы помогали друг другу. Я
видел много примеров талантливейших людей с прекрасной школой, выучкой, но у
них не получалось. Или обстоятельства не позволяют, или слишком много солистов
и нужно подождать. А начинаешь ждать - и вроде как желание уже проходит.
- В картине Черный лебедь с Натали Портман зрители увидели одержимых работой
танцовщиц, готовых заполучить роль любыми средствами. Насколько такой образ
театрального закулисья близок к реальности?
- Когда
мы смотрели этот фильм в Нью-Йорке, меня поразило, что люди вздрагивали и
всхлипывали. Мы с Ирой сидели спокойно: это каждый день нашей жизни. Кровь,
мозоли, лишения.
Кино
показало, конечно, экстремальную и преувеличенную версию того, что происходит в
нашей индустрии. Но самое главное тут - это безудержное желание добиться
успеха. Когда каждый день ты работаешь так, то психика, конечно, дает сбои.
Нелегко выходить на сцену каждый день и знать, что 5.000 людей будут обсуждать тебя
- как ты выглядишь, как танцуешь.
Если
ты желаешь быть ведущим танцовщиком, это как контракт с богом. Нужны сильнейший
характер и сила воли, надо быть очень-очень целостным, потому что если ты
начинаешь распыляться на то, кто что скажет, кто как посмотрит, это заберет
энергию.
Люди
видят красоту, они видят спектакль, а что нужно сделать, чтобы добиться этой
красоты, - это, как правило, не обсуждалось. Когда ты работаешь и почти без
сознания падаешь на пол, а педагог к тебе подходит и что-то говорит о том, что
ты только что сделал, а у тебя заложены уши, жила во лбу пульсирует… И педагог
говорит: хорошо, полежи пять минут, потом поговорим.
- При такой тяжелой работе как вы отдыхаете?
- Это
интересный вопрос, потому что балетные люди не умеют отдыхать. Мы не можем
брать месячные отпуска, чтобы оторваться и ничего не делать. У нас расписание,
это график на всю жизнь. Конечно, я убежден, что останавливаться нужно. Вот
недавно мы вернулись с маленьких каникул — по русским понятиям это вообще не каникулы,
четыре дня всего. Мы были в Мексике. Но полтора часа каждый день проводили в
спортзале. Есть правило: столько дней, сколько ты проведешь без балета, столько
же дней, умноженных на два, потребуется, чтобы войти в форму. Поэтому лучше
отдыхать активно. Но отдых необходим. Иногда нужно просто остановиться, может,
иногда отказаться от каких-то спектаклей или поездок, чтобы как-то наполниться,
а потом продолжать опять.
- Вы водите дружбу со многими знаменитыми
людьми…
- Очень
интересно было [познакомиться] с
Кельвином Кляйном. Это было давно, мы были на каком-то вечере, и нас
представили. Мы-то стояли парализованные: вот стоит Кельвин Кляйн, это же
невозможно! А он с тобой общается на равных. Он часто ходит на наши спектакли.
Часто
ужинаем с [дизайнером одежды] Каролиной Эррерой. С ней можно обсудить политику,
жизнь, моду, абсолютно все. Так же Дональд [Трамп].
Он невероятно открытый, простой, с чувством юмора. Когда мы с ним говорили, я
делал вид, что что-то понимаю в недвижимости - он любит говорить о
недвижимости. А его, как ребенка, интересовало все в нашей индустрии - как
долго разучивается роль, сколько нужно репетировать, как можно запомнить два с
половиной часа хореографии.
- Правда ли, что знаменитый певец Стинг
- ваш сосед?
- У
нас очень много соседей. Напротив, буквально рукой подать, недавно построили
новый дом, там живет [оперная певица]
Аня Нетребко. Если я посмотрю в другую сторону, там [район] 15 Central Park West, такой бомонд, там живет Стинг. Если
посмотрю немножко налево, то вижу кусочек дома, где живет Мадонна, в доме
направо, по-моему, по-прежнему живет Рики Мартин. Дом еще правее - там Майкл
Дуглас, еще дальше - Роберт де Ниро. У нас на этаже живет Мария Гулегина,
сопрано Метрополитен-оперы. По утрам она распевается, и наша малая [семилетняя
дочь] открывает дверь, стучится и говорит: "Гулегина, выходи" и начинает вместе
с ней [напевать] "та-да-да-да-да".
- Какие последние тренды нью-йоркской
балетной сцены?
- Знаете,
Лебединое озеро сколько существует -
два века? И, тем не менее, идет каждый год. И это по-прежнему самый продающийся
балет, потому что это гениально. У нас много современных балетов, но это на
любителя. Там, как правило, довольно странная музыка. Какая бы ни была
хореография, если музыки нет, я не могу перевоплотиться и раствориться на эти
два часа. И предпочитаю балеты, которые имеют историю, где ты становишься
актером.
- В чем коренные отличия украинской
балетной школы от американской? Какие сильные и слабые стороны той и другой?
- Наша
школа - это школа русского балета, в Киеве, Москве и Санкт-Петербурге одна
система. У нас закладывалась очень сильная основа, и то, что нам прививалось,
останется с нами до конца. Это не только правильные позиция рук, ног, это
отношение к работе, коллегам, профессии.
В
Америке мне пришлось столкнуться с балетами [хореографа Джорджа] Баланчина. Они обладают невероятной скоростью, которой
мне первое время не хватало. У нас это не было частью образовательной
программы. Балеты Баланчина покоряют скоростью, энергетикой, динамизмом, и
сначала было конечно тяжело совладать со своим телом. Это было как выучить
новый язык, вроде те же движения, те же позиции, но все по-другому. И зрителя,
конечно, впечатляет, когда ты двигаешься очень быстро, чисто, хрустально.
А
также знакомство с [хореографом] Твайлой
Тарп. Это полный модерн. У нее в голове есть идея того, как балет пойдет, но
при этом отталкивается она от того, кто стоит перед ней. И когда она начала мне
показывать, как видит определенные комбинации, я был просто парализован. У нас
школы современного танца не было, и все, о чем она просила, шло в полное
противоречие с тем, чему нас учили, - держать тело, плечи расправлены, следить
за осанкой, постоянно тянуться вверх. А она попросила все отпустить, отпустить все
мышцы. Это изменило мой подход к классическому танцу. Я свое тело стал ощущать
совершенно по-другому.
- Видели последние постановки
Национальной оперы? Как впечатления?
- [Во время трехдневного визита в Киев прошлой осенью]
мы пришли и посмотрели Кармен-сюиту и
Шехерезаду, то есть те балеты,
которые я знаю всю свою жизнь, видел их в исполнении от Майи Плесецкой до новой
генерации. Я не увидел новой хореографии, но, поймите, я просто хотел прийти в
театр, сесть на эти красные бархатные сидения, где я сидел 20 лет назад, хотел
увидеть свой оркестр, своих дирижеров. Но публика принимала феноменально. Хотя
театр не был забит битком, я сразу это отметил.
- Нью-йоркская публика другая?
- Там
публика реагирует на все, что видит, и нет никаких барьеров. Как на стадионе.
Они очень открытые, театрального этикета не существует. Конечно, очень приятно,
когда ты ведешь балет и твое первое появление на сцене встречают бурными
овациями. То есть тебя ждут, тебя любят, на тебя пришли. И реагируют абсолютно
на все, они охают, ахают, и когда видят что-то очень красивое, они будут
реагировать и они дадут тебе знать.
- Такая реакция не сбивает?
- Сначала
было немножко трудно. Потом привык, просто этого не замечаю. Где-то это даже
помогает. Когда мы находимся на сцене, я ведь зала не вижу, только огромную
черную дыру перед собой. Иногда, когда начинаешь, допустим, новый балет и люди
еще как-то не реагируют, нервозно немного: там вообще кто-то есть в зале? Ты
танцуешь, и вот эта гробовая тишина немного подрывает нервы. А когда услышишь
аплодисменты, тогда понимаешь: зал с тобой.
***
Этот материал опубликован в №6 журнала Корреспондент от 15 февраля 2013 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент,опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.